«В селе Воеводском живет контролер по мельницам, Кудров.
Он контролер и вообразил, что ему — сам черт не брат.
Ходит пьяный по улицам, требует у встречных документы, как будто имеет на то право. А один раз даже арестовал какого-то красноармейца.
И называет себя коммунистом.
Приезжает в село уполномоченный по топливу. Говорит о том, что нужно возить дрова.
И вот, приходит к нему этот местный "коммунист-контролер".
— А мне, конечно, не надо за дровами-то ехать?
— Почему?
— Да я — коммунист!
Уполномоченный растолковал ему, что коммунист должен показать пример — крестьяне съездят раз, он — два.
Бывают такие "коммунисты" в деревнях, только не следует крестьянам судить по ним о всех коммунистах».[1887]
Хотя партийная пресса пыталась интерпретировать подобные случаи как исключение из правил, есть все основания предполагать широкое распространение корыстных мотивов — по официальной советской терминологии, «шкурничества» — в партийных массах. Об этом свидетельствуют многочисленные случаи должностных преступлений, нарушения партийной дисциплины (от военных мобилизаций 1919-1920 гг. целые ячейки спасались путем самороспуска), выход из партии и сотрудничество с антисоветскими режимами с последующим — после восстановления Советской власти — возвращением в РКП(б), описанные в прессе и материалах ЧК. Аналогичные сведения встречаются и в частной переписке. Так, в политических сводках Вятского отделения военной цензуры за последние месяцы 1920 г., помимо прочего, встречаются и такие выдержки из приватных писем из Уржумского уезда:
«Миша поступил в коммунисты, так все делают, как ему вздумается, и спекулирует».
«Среди сослуживцев не без дряни — есть один коммунист, вор и провокатор».[1888]
По мере обострения продовольственной ситуации осенью 1921 г. нарастала и «криминализация» поведения рядовых коммунистов. Из Верхнеуральского уездного комитета РКП(б) в Челябинский губком сообщалось:
«...растет число преступлений среди членов организации, партизански настроенные в бытность в партиз[анском] отряде проявляют себя, был случай, когда коммунист заехал в пределы Башреспублики, забрал там пятьдесят пуд[ов] хлеба, десять п[удов] сала (сам он скрылся неизвестно куда), выявляется сейчас ярко и элемент ради шкурнических целей вошедших в организацию».[1889]
Неудовлетворительное состояние партийной работы провоцировало периодические кампании по проверке и очищению состава организаций. В их ходе обнаруживались факты массовых злоупотреблений членством в партии. Так, во время перерегистрации уфимской организации РКП(б) с 18 июня 1920 г. по 15 января 1921 г. было исключено из партии 416 человек, в том числе за неисполнение партийных обязанностей — 94, за дискредитирующие поступки — 53, за пьянство — 42, за неподчинение дисциплине — 32, «как примазавшиеся» — 26, за преступления по должности — 22.[1890]
Проведение в январе 1921 г. в Перми двухнедельника по укреплению партии сопровождалось исключением 76 коммунистов, из них 34 — за неподчинение дисциплине, 22 — за пьянство и кумышковарение, 12 — за взяточничество, спекуляцию и «шкурничество», по три — за службу у «белых» и уголовные преступления (включая убийство милиционера в пьяном виде), по одному — за венчание в церкви и переход в магометанство.[1891] В Екатеринбургской губернии за июль-август 1921 г. было исключено и выбыло из РКП(б) 1745 человек, или 8,5%.[1892]
Мало использованным историками массовым источником, предоставляющим солидную статистику приспособленчества в ранней Советской России, являются материалы беспрецедентной по масштабу партийной чистки сентября-декабря 1921 г. Они содержат данные о составе губернских, уездных и районных партийных организаций накануне и после проведения кампании, часто — мотивы исключений из партии, партийный стаж коммунистов.
Точность этой информации, правда, не следует переоценивать. Спешность проведения чистки параллельно со сбором продналога в условиях голода, нехватка и истощение лошадей, необходимых для оперативной доставки информации, отсутствие бумаги (вместо нее для составления сводок использовались чайные этикетки) препятствовали полноте партийной переписи. Беспартийное население, как и многие рядовые коммунисты, отнеслись к этой кампании сдержанно. Случаи активного участия в ней беспартийных встречались не часто. Так, в докладе Челябинского губкома, подготовленном к областному партийному совещанию 1923 г., фигурировал лишь один пример — о казаке Прорывинской станицы Куртамышского уезда, который разоблачил коммуниста, который в прошлом организовал отряды для борьбы с «красными», сопроводив разоблачение характерным комментарием: «нам-то все равно, а вам, наверно, неудобно, что у вас в партии находятся такие люди».[1893] Чаще население предпочитало держаться подальше от партпереписи, исходя из опыта и здравого смысла: «...пусть их проводят, а нам врагов наживать нечего, скажи или напиши чего-нибудь, после тебя будут самого тянуть».[1894]
1887
ОГАЧО. Ф. 77. Оп. 1. Д. 271. Л. 91; Д. 344. Л. 99; Советская правда. 1920. 13 июня; Уральский коммунист. 1920. 4 сент.; Коммунар. 1921. 1 янв.