Не менее широкий спектр методов стабилизации материального положения и получения дополнительных доходов разработало рабочее население уральских городов и горнозаводских поселков. Характерные для рабочих Урала в течение всего 1917 г. требования наделения землей и расширения производства, пуска законсервированных заводов, захваты заводов через Советы и самостоятельный пуск заводов рабочими[1930] — все это было типологически близко к крестьянской захватной тактике первого года революции и питалось теми же мотивами. Поведение рабочих в 1917 г. провоцировалось не столько большевистской пропагандой или социалистической сознательностью, сколько нараставшей ненадежностью существования и страхом потерять место, что означало бы — особенно в горнозаводском поселке, где не было альтернатив заводским работам и возделыванию принадлежавшей заводу земли — крушение жизненной перспективы.
Лихорадочная активность рабочих в 1917 г. лишь внешне диссонирует с сообщениями губернских органов политического наблюдения о поведении рабочих через три-четыре года после начала революции. Информируя начальство о массовых прогулах, трудовом дезертирстве, апатии и дефиците трудовой дисциплины на предприятиях, Вятская губернская ЧК в августе 1920 г. констатировала:
«Все мысли рабочего в данный момент работают исключительно в одном направлении — как бы достать кусок хлеба для самого себя и семьи, а для этого ему приходится прибегать к всевозможным способам, а многим — вступать в сделку с собственной совестью — занимаясь мелкими хищениями различных предметов данного завода, где им приходится проводить четверть своей жизни, а взамен не получать ничего».[1931]
Стремление рабочих взять производство в свои руки и таким образом решить свои жизненные проблемы закончилось крахом и разочарованием. Стабилизация условий существования столь простым способом оказалась наивной иллюзией. Деградация заводского хозяйства и убогость оплаты труда привели к тому, что в среднем почти треть доходов рабочих на рубеже «военного коммунизма» и НЭПа происходили от занятия сельским хозяйством, продажи имущества, из побочных заработков. Рабочие закрывшихся заводов перебивались обработкой своих усадеб при заводах, кустарничеством, уходили в деревню. Остальные — изготавливали на продажу вещиц из заводских материалов, растаскивали инструменты и оборудование.[1932]
Судя по многочисленным сообщениям, нелегальное использование заводских мощностей для побочных заработков было чрезвычайно распространено среди сохранивших рабочее место. Как сообщала в марте 1921 г. Челябинская губчека, рабочие ряда заводов Челябинска и Верхнеуральска, «...в рабочее время занимаются раскуриванием, разговорами, работают на частных лиц, расхищают клей и гвозди».[1933] В следующем месяце в связи с еще большим ухудшением продовольственного обеспечения наблюдалось снижение производительности труда, причины которого были очевидны:
«Среди рабочих стали учащаться случаи хищения разных инструментов и фабрикатов. С мельницы бывш[его] Петроградского об[щест]ва рабочими было расхищено несколько десятков пудов муки, при попустительстве со стороны администрации. Железнодорожные рабочие в ночное время занимаются изготовлением изделий, которые впоследствии продают на сторону».[1934]
К лету 1921 г. положение еще более ухудшилось. По сообщению челябинских чекистов, «теперь рабочие или продают с себя одежду, или занимаются изделиями на сторону для того, чтобы поддержать свое существование».[1935] Подобная практика получила на Урале повсеместное распространение. Как вспоминал впоследствии бывший рабочий Надеждинского завода Екатеринбургской губернии, «с завода вывозили все, что можно, из железа делали сошники и меняли в деревне».[1936] Предпринятое летом 1922 г. обследование положения рабочих Екатеринбурга показало, что хищение и выделка изделий для домашней надобности и на продажу сохранялись, хотя и встречались реже, чем прежде.[1937]
Оборотной стороной судорожных поисков рабочими средств к существованию стало катастрофическое падение трудовой дисциплины, выразившееся в росте невыходов на работу. Как сообщал в статье «Борьба с прогулами» Н. Милютин, летом 1920 г., в разгар «военного коммунизма», прогулы в стране приобрели «характер злокачественной эпидемии»: их число достигло 45-50% рабочего времени. В структуре прогулов 65-70% занимали прогулы без объявления причин. В основном, ими были «поездки за продовольствием, частью для своих нужд, частью для спекуляции». В эту же группу входили невыходы на работу из-за краткосрочной болезни без обращения к врачу, стояние в очередях и выполнение домашних дел. До 20-25% прогулов объяснялось болезнью. Остальные 10% составляли так называемые «скрытые прогулы»: ложные командировки и злоупотребления с табелями. В качестве мер борьбы Москва рекомендовала выдачу пайка только за действительно отработанные дни, отработку прогулов сверхурочно и в праздничные дни, привлечение прогульщиков к суду с последующим наказанием вплоть до отправки в концлагерь.[1938]
1930
См.: Быстрых Ф.П. Победа Великой Октябрьской социалистической революции на Урале // Вопросы истории. 1957. №8. С. 34, 35.
1932
Голубцов В.С. Черная металлургия Урала в первые годы Советской власти (1917-1923 гг.). М., 1975. С. 85, 86, 173. «Производственные» способы выживания брали на вооружение и нерабочие городские слои. Некоторые умельцы прибегали к ремесленной деятельности и сбыту своей продукции в одиночку, другие, не имея должных навыков в кустарных промыслах, объединялись в артели. Так, в Вятке в марте 1918 г. образовалась трудовая артель «Сапожная шпилька», в которую записалось 15 человек — в основном, безработные студенты, прапорщики и проч. (Наш край. 1918. 29 марта).
1936
Симков В.Д. Сейчас каждый рабочий учится // Рассказы уральцев о старой и новой жизни. Свердловск, 1957. С. 68.