В зарисовке челябинского корреспондента под названием «Костры...» живописалась картина, которую можно было наблюдать вдоль железнодорожного полотна. Вокруг огромных костров располагались костромичи, владимирцы, пензяки, симбирчане, иваново-вознесенцы, нижегородцы, — мужчины и женщины. Возле них громоздились 2-5-пудовые мешки с мукой. Так как вагонов не хватало, мешочники образовывали очередь и проводили в ожидании два-три дня. Днем они по очереди отправлялись в пристанционные села поесть и погреться, на ночь возвращались к мешкам, разводили костры, беседовали, пили чай, компенсировавший нерегулярность и неполноценность питания. Наблюдая их поведение, автор заметки не смог удержаться от восклицания:
«Как беспечен русский человек! Он добыл муки, отсрочив голодную смерть для себя и семьи, ему выдали дубликат на погрузку, обещали через два дня погрузить, и он повеселел. [...] Ноги, руки его коченеют, а он себе шутит, забавляется; рассказывают анекдоты, там и тут флиртуют».[1991]
Бойкое настроение и поведение мешочников позволяет предположить, что в сознании населения Центральной России к этому времени произошел серьезный сдвиг: «спекуляция» перестала казаться чем-то зазорным и порочным. Это предположение подтверждается многочисленными свидетельствами уральских современников, которые пока еще относились к массовой коммерциализации с осуждением. Накануне выборов в Учредительное собрание корреспондент одной из челябинских газет эсеровского направления с горечью констатировал: «...спекуляция одерживает самую крупную, самую блестящую победу над умами широких слоев населения. На спекуляцию уже многие, я сказал бы, большинство, смотрят, как на законное явление...».[1992]
Сочувствуя тяготам населения территорий Европейской России, оказавшихся под большевистской властью, и понимая мотивы, толкающие людей на путь сомнительного предпринимательства, автор заметки «Костры...» также относился к мешочничеству с явным неодобрением: «...действительно нуждаются, если не для себя, то для соседей. Но по русской привычке к мародерству на всем извлекают неимоверные барыши».[1993]
Впрочем, торговый азарт постепенно проникал и в уральские города, захватывая в первую очередь морально неокрепшую часть горожан — подростков. Орган челябинских кадетов в конце 1917 г. обращал на это внимание жителей, милиции, акцизного надзора:
«Поистине интересы подрастающего поколения принесены в жертву трубакурам всех рангов и положений. Вы посмотрите на этих детей, облепивших иные подъезды, шмыгающих по тротуарам, толпящихся на углах с коробками продаваемых папирос и сосущих эти самые папиросы, когда молоко матери не обсохло еще на губах. Вы представьте себе, что эта мелюзга, иной раз десятилетнего возраста, отважно врывается в учреждения, даже такие, как окружной суд и требует у чинов канцелярии "прикурить"...».[1994]
Нравственное разложение подрастающего поколения, его податливость духу наживы отмечались весной 1918 г. в газетной заметке, написанной патетически настроенным воспитанником одного из средних учебных заведений Перми и позволяющей взглянуть на школьные будни изнутри: