О таком же исходе дела год спустя, в июне 1922 г., сообщал Екатеринбургский губсобез:
«Борьбы с проституцией никакой не велось, хотя комиссия была создана, но она оказалась неработоспособной. Домов-приемников для беспризорных девушек, а также мастерских, создать не удалось, но эта работа стоит на очереди».[2034]
Меры по преодолению торговли телом ограничивались просветительской работой. Весной 1921 г. уральская пресса неоднократно публиковала заметки с названиями «Борьба с проституцией», «Большое зло» и т.п., взывая к классовой сознательности и подчеркивая опасность раскола рабочего класса и крестьянства на «самку» и «самца».[2035]
Появление челябинской и аналогичной ей организаций по борьбе с проституцией, как и их неэффективность, сигнализировало об ее неординарных масштабах. Создаваемые организации руководствовались циркуляром №93 наркомсобеза о мерах борьбы с проституцией. В этом документе, исходившем из тезиса, что «проституция является неизменной принадлежностью всякого классового государства», констатировалось кардинальное изменение формы этого явления в Советской России: профессиональная сексуальная коммерция сошла на нет, торговля любовью превратилась в источник «дополнительного заработка». В этой связи контролировать ее было невозможно, поскольку, как отмечалось в циркуляре, «кадры ее непрерывно растут, и явление это достигло огромного распространения». Именно этой, «подсобной» проституции адресовалось внимание документа. Указав, что в крупных городах России осталось не более 100-200 продажных женщин-профессионалок, наркомсобезовский циркуляр подчеркивал:
«Несомненно большее значение с социальной точки зрения имеет проституция подсобная, которая является вспомогательным ресурсом при том тяжелом экономическом и продовольственном положении, в котором находятся в настоящее время женщины, работницы и служащие в советских учреждениях. Формы и границы этой проституции неопределенны и неуловимы, колеблясь от систематической продажи своего тела до случайных единичных продаж».[2036]
Об этом мотиве продажной любви прямо говорится и в упоминавшейся инструкции волостным комиссиям по борьбе с проституцией:
«Нередко тяжелое материальное положение, отсутствие всяких средств к жизни, полный развал хозяйства кидает женщину на путь проституции. Волкомиссии могут и должны подать посильную помощь в таких случаях».[2037]
Именно такая драматичная ситуация, поставившая вопрос об элементарном физическом выживании, сложилась на Урале во время голода 1921-1922 гг. Отсутствие продуктов питания за пределами государственной распределительной системы обрекало на голодную смерть не только крестьянство, но и безработных горожан. Положение жертв 50-процентного сокращения штатов было охарактеризовано обзором-бюллетенем Екатеринбургской губчека за первую половину января 1922 г. следующим образом:
«Часть уволенных и оставшихся без работы ищет заработка в более благоприятных по урожаю районах губернии; другие занимаются мелкой торговлей и спекуляцией и, наконец, третья часть — это оставшаяся без всяких средств к существованию и заняться чем-либо неспособные, за отсутствием одежды и других средств».[2038]
Безработица в первую очередь ударила по женской половине населения, заставляя бороться за сохранение жизни любыми способами. О том, что среди них присутствовала и проституция, свидетельствует следующий фрагмент из обзора-бюллетеня Челябинского губернского ГПУ за октябрь 1922 г.:
«Городские безработные, в большинстве женщины — семьдесят пять процентов, не имеющие никакой основной профессии и квалификации, вследствие чего на бирже на них спрос незначительный. Безработные сами ходят по учреждениям, предлагая свой труд хотя бы за хлеб.
Значительная часть безработных обитает на рынке, вследствие чего развивается мелкая спекуляция и нередко проституция, в особенности на окраинах города. [...] С закрытием столовых помгола положение безработных женщин стало еще хуже, снова появилось попрошайничество кусочков, в некоторых случаях воровство».[2039]