Если рабочая забастовка выступала далеко не безнадежным методом достижение компромисса и облегчения материального положения, то крестьянские волнения на Урале в годы российской революции эволюционировали от проявления неоправданно масштабных надежд до последнего выражения отчаяния.
Первый год революции был отмечен надеждой на скорую реализацию долгожданного «черного передела», многообразием форм протеста против старых земельных отношений и попыток государственного вмешательства в жизнь деревни, поспешным самочинным разделом собственности. Однако уже в 1918-1919 гг., наблюдая поведение различных властей в отношении селян во время гражданской войны, участники крестьянских возмущений могли предполагать трагический для них исход открытого неповиновения и решались на него в самых крайних случаях, — когда насилие, произвол и беззастенчивое обирание деревни со стороны действительных или мнимых представителей власти ставили крестьян перед реальностью физической смерти, взламывая сельское долготерпение.
Тем не менее, наибольшего накала крестьянское вооруженное сопротивление «неправедной» власти достигло во второй половине 1920 г. - первой половине 1921 г., во время проведения сбора продразверсток и не менее тягостного для деревни продналога «под метлу». В 1922 г., ретроспективно оценивая прошлогодний «бандитизм» в сельской местности, Уфимский губотдел ГПУ отмечал: «Сплошные неурожаи прошлого года заставили население не только истреблять скот сотнями, [но] даже за неимением возможности дальнейшего существования за кусок хлеба пожертвовать свою жизнь, поступив в банды, заниматься разбоем, убийством, грабежом».[2101]
В начале 1920 г., когда реквизиционная политика неокрепшего и, как казалось, недолговечного режима только набирала обороты, деревня сопротивлялась ей менее ожесточенно. Основным требованием было допущение свободной торговли; возмущение возможно было погасить без применения силы, с помощью агитации, и без жертв, так как село позволяло арестовать зачинщиков.[2102] Однако с лета-осени крестьянские волнения начали преображаться. Все чаще стали случаться отказы от сдачи хлеба государству, нападения на обозы с реквизированным продовольствием, разграбления ссыпных пунктов. Активную роль в этих действиях играли женщины, вес которых в деревенской жизни заметно повысился в годы мировой войны. Руководящую роль в «бабьих бунтах» играли стихийно создававшиеся организации женщин-красноармеек. Как сообщалось в чекистских сводках, «женские комитеты местами захватили власть в свои руки».[2103]
Наибольшие хлопоты советской власти создавало повстанческое движение крестьян и казаков в 1920-1921 гг., отражавшее тот факт, что эти категории населения наиболее пострадали в российской революции и дольше других недооценивали репрессивные возможности новых правителей. Повстанчество отличалось большой ожесточенностью и было воплощенной «одновременностью разновременного», причудливым сплавом эпох. Повстанцы использовали примитивное вооружение — в том числе косы, топоры, ножи, самодельные пики, с которыми восставшие отчаянно дерзко шли против винтовок и пулеметов — и архаичные формы крестьянской войны. Как писал современник и авторитетный знаток военных коллизий на Урале, «крестьянство поднималось "валом", проводило поголовные мобилизации восставших волостей и двигалось в направлении враждебного пункта массовыми волнами, точно так же, как это было во времена пугачевщины».[2104] Вместе с тем, материально-организационная архаика сочеталась с новейшим опытом подготовки и ведения боевых действий, вынесенным с фронтов мировой войны. Описание И. Подшиваловым крестьянских восстаний 1917 - начала 1918 г. в равной степени может быть отнесено и к 1920-1921 гг.:
«У крестьянских масс наблюдается известная боевая техника, понимание роли военно-технических знаний, стремление использовать унтерофицеров и офицеров, понимание военных целей и задач борьбы, некоторые представления о формах и способах, известные боевые навыки. Конечно, объясняется все это тем, что солдатская школа в мировой войне, через которую прошло большинство крестьянства, привила определенные порядки и навыки, вместе с демобилизацией старой русской армии растворившиеся по всему крестьянскому миру. Именно психологическим отзвуком мировой войны являются все эти многочисленные "штабы" и "комендатуры", создававшиеся самопроизвольно в деревнях, "окопы", преграждавшие въезды и выезды из деревень, мобилизации по возрастам, проводившиеся на сходах и съездах, и ряд других форм и явлений, присущих военной системе».[2105]
2104
Подшивалов И. Гражданская борьба на Урале. 1917-1918: опыт военно-исторического исследования. М., 1925. С. 178.