Жестокие репрессии и, главное, разразившийся в 1921 г. голод, сломили крестьянское сопротивление. В августе 1921 г. информационная сводка Вятской губчека констатировала: «Несмотря на такой тяжелый переживаемый момент, среди крестьян голодных районов не слышно выкриков и угроз по адресу коммунистов и Советской власти, нет и стремления к разграблению ссыппунктов, продскладов, — крестьянство всецело стремится каким-либо путем протянуть эту голодную зиму...».[2109]
К концу 1921 г. голодное крестьянство осознало свою беспомощность перед лицом продовольственной катастрофы и покорилось судьбе. Уфимский губернский отдел ЧК рапортовал о ситуации в деревне в декабре 1921 г.: «Крупных волнений и беспорядков за отчетный период не было, т.к. голодающее население активно реагировать на свое положение не в состоянии и, вымирая сотнями и тысячами, все же ждет помощи от государства».[2110] Как и другие категории населения, крестьяне во имя выживания вынуждены были прибегать к незаконным, но скрытым от посторонних глаз, моделям адаптации в неблагоприятных обстоятельствах, отказавшись от демонстративного недовольства.
Участь деревни в революционной катастрофе свидетельствует о малой эффективности традиционных форм крестьянского протеста как инструмента борьбы за существование и, в целом, ограниченных возможностях сельского население приспособиться к новым условиям.
Выработанные населением многообразные методы адаптации к чрезвычайным условиям позволяли одним вести полуголодное существование, другим — держаться на плаву, третьим — процветать посреди всероссийской «разрухи». Вместе с тем, старые и новые приемы получения, перераспределения или сбережения средств существования еще не гарантировали выживания. Дефицит продуктов питания и предметов массового спроса, режим хронического недоедания требовали особых бытовых навыков и вели к стихийной трансформации потребительских стандартов, к понижению и огрублению культуры потребления.
3.3. Привыкание к бедности: злоключения культуры потребления
«Выгодное для большинства народа устройство его быта зависит больше от качества самих людей, нежели от государственных форм...»
«Криминализация» жизни в российской катастрофе заставляла «маленького человека» быть всегда настороже. Опасности подстерегали его на улице со всех сторон: нужно было быть готовым к тому, что к нему в любой момент может забраться в карман воришка, что его попытаются обмануть на рынке, на который каждую минуту могла нагрянуть милицейская облава. Он мог стать жертвой грабежа и самосуда, ареста и обыска, мошенничества и давки в очереди за продуктами. Было опасным показаться на улице в нетрезвом виде и покидать жилище с наступлением темноты, когда улицы пустели, а дома затворялись на все запоры.
Повышенная концентрация опасностей заставляла смиряться со многими бытовыми неудобствами, не представлявшими непосредственной угрозы для жизни. Они были вызваны дружным действием ансамбля многообразных обстоятельств. Политические потрясения в стране спровоцировали сложную и неуправляемую цепную реакцию, повлияв — и прямо, и опосредовано, — на крушение быта. Революция привела к невиданному сокращению материальных и организационных возможностей власти. Перед лицом «великих» событий излишними мелочами стали казаться внесение общегосударственных и местных налогов, чистка улиц и выгребных ям, выделение средств на ремонт тротуаров и водопровода, поддержание ассенизационного дела, больниц, школ и приютов. В условиях невиданного ослабления государственного контроля у вчерашних подданных российской короны голова пошла кругом: открылись небывалые возможности для безнаказанного разбазаривания и растаскивания казенных средств. Заботившиеся о минимуме бытовой благоустроенности муниципальные службы оказались в положении «пасынков» государственной машины, а затем стали жертвами гонений на «пережитки прошлого». Гражданская война и многократная смена власти, волны беженцев и переселенцев, «военно-коммунистические» преследования рыночных отношений и голодная катастрофа первого года НЭПа — все это ставило обитание в молодой Российской Республике на грань невозможного и превращало повседневную жизнь в школу равнодушия к бытовому комфорту.