В годы революции и гражданской войны хаос царил и в правоохранительной системе.[153] По причине ураганного развития преступности и недоверия к способности властей обуздать ее население перешло к архаичной практике самосуда. В 1917 г. и в последующие годы суды и революционные трибуналы Временного правительства и большевиков, судебные органы и следственные комиссии региональных правительств и колчаковской диктатуры, советские чрезвычайные комиссии оказались завалены огромным количеством дел, значительная часть которых лежала без движения. Массовые, в том числе немотивированные аресты, осуществляемые в условиях параллелизма силовых структур всеми, кому не лень, стали обычным явлением. Дефицит кадров, некомпетентность и неразбериха в действиях правоохранительных органов достигли апогея после восстановления на Урале советской власти. С сентября 1919 по апрель 1920 г. только на посту председателя Челябинской губчека сменилось четыре человека. В ноябре штат Челябинской губернской милиции состоял из 45 человек вместо положенных 102. «...можно ли, — вопрошал начальник губмилиции П.Н. Овчинкин в докладе отделу управления губисполкома, — работать при таком аппарате и с таким губрозыском, который состоит из заведующего торгаша-спекулянта, других подобных ему сотрудников и без 99% политических и технических работников?»[154] Совещание начальников милиции в августе-сентябре 1920 г. выявило абсолютную неработоспособность милиции:
«Благодаря неимению никаких инструкций, положений, прав и обязанностей милиции ею пользовались все, кому не лень, одно учреждение как сторожами, другое превращало в рассыльных и развозчиков по уезду или губернии пакетов, третье — по охране не имеющих никакого государственного значения складов, четвертые — для военных..., превращая милицию в богадельный аппарат, ничего не значащий, [ни] с точки зрения военно-боевой, ни культурного и политического развития».[155]
Из поездки в Москву в октябре 1920 г. в поисках помощи П.Н. Овчинкин вынес самое тягостное впечатление. Он не получил ни инструкций, ни обмундирования, ни оружия, ни даже канцелярских принадлежностей, за которыми в Главном управлении милиции ему посоветовали обратиться в Екатеринбург:
«Посещение Москвы мне ничего не дало, так как из всего виденного можно было заключить, что Главное управление милиции, которое существует уже 3 года, все еще организуется и никак, по-видимому, не сорганизуется, и никаких общих указаний, буквально ни по какому отделу, также писанных инструкций, положений в общероссийском масштабе, получить не мог, так как все они еще пишутся и составляются».[156]
Наладить работу милиции в уездах мешала некомпетентность сотрудников, доходившая до смешного. Так, «Курган понял схему управления не как конструкцию взаимоотношений и связи, а как внутреннее расположение комнат того здания, где находится само управление...».[157]
Беспорядок и параллелизм в работе правоохранительных структур продолжался и позднее.[158] Лишь в конце 1922 - начале 1923 г. было ликвидировано «двоевластие» народных судов и революционных трибуналов с упразднением последних.
На Урале органы управления в годы революции, гражданской войны и болезненного выхода из нее, при их многообразии и видимой активности, были не в состоянии обеспечить эффективный контроль и упорядоченность жизни в регионе. Очевидна сквозная и перманентная тенденция к упадку власти, которой не могли воспрепятствовать ни революционный энтузиазм большевиков, ни попытки их противников цивилизованно или жестко навести порядок. Только через три-четыре года после окончательного установления советской власти на Урале затяжной кризис управления удалось приостановить.
Застаревшее противостояние государства и общества в Российской империи, полное взаимного недоверия и нетерпения, позволяет, казалось бы, предположить, что ослабление и поступательный распад государственных структур в годы революции и гражданской войны должны были сопровождаться расцветом политической общественности — совокупности институтов и идеологий автономной мобилизации общества. Достаточно надежным индикатором определяемой таким образом общественности является динамика развития политических партий и независимой печати. Именно эти две несущие конструкции политической общественности анализируются в завершающих главу параграфах.
153
Подробно см.: Там же. С. 132-147; Кобзов В.С., Семенов А.И. Становление органов милиции на Урале в 1917-1920 гг. // История правоохранительных органов России. Челябинск, 2000. С. 122-155; Абрамовский А.А., Абрамовский А.П., Кобзов В.С. К вопросу о судебном строительстве в Оренбургской губернии в годы революции // Там же. С. 156-172; и др.
157
Там же. Л. 19. См. также: Салмина С.Ю. Проблемы организации органов милиции Челябинской губернии в 1920 г. // Проблемы деятельности органов внутренних дел: история и современность : материалы кафедрал. науч.-практ. конф. слушателей (10 июня 1998 г.). Челябинск, 1998. С. 22-26. Семенов А.И. Правоохранительные органы на Южном Урале в годы революции и гражданской войны: дис. ... канд. ист. наук. Челябинск, 2000.
158
В связи с обилием фактов, свидетельствующих о слабости милиции в 1921-1922 гг., в том числе приводимых ниженазванными авторами, несколько натянутым представляется мнение о том, что уже в 1920 г. «...местным советским и партийным работникам удалось создать действующий механизм по борьбе с уголовной преступностью, который обеспечивал поддержание общественного порядка в городах и селах» (Кобзов В.С., Семенов А.И. Указ. соч. С. 152).