мужу — гимнастерку и белья (имеется только полученная пара белья из губотдела ГПУ и одна старая)
мне — белья
и ребенку — нет совершенно ничего — ни одеяла, ни белья — одним словом, завернуть не во что».[2240]
Это заявление, как и следующее, поданное в июле 1922 г. телеграфисткой Комаровой, свидетельствует как о скромности запросов в отношении носильных вещей, так и о невозможности выкроить из доходов средства для их удовлетворения:
«Состоя в партии уже четыре года, я за это время служила в разных учреждениях и в настоящее время служу в штабе частей особого назначения, и за время своей службы я обмундирования никакого не получила, в котором нуждаюсь, а на то жалование, которое я получаю, завести не в состоянии. Поэтому прошу вашего разрешения выдать мне одно пальто, ботинки, нижнее белье и верхнее платье».[2241]
Нехватка одежды заставляла прибегать к приемам, хорошо известным в крестьянских низах. Помимо самостоятельного пошива одежды к ним относилось ношение платья членами семьи по очереди. В 1922 г. к этому приему прибегали и городские жители, в том числе и сотрудники партийно-советских учреждений. Так, в августе 1922 г. работница Челябинского губернского комитета молодежи и член РКП(б) М. Голубева писала в губком партии:
«Крайняя нужда в связи с наступлением осени заставила меня обратиться с просьбой о помощи в губернский комитет партии. До сих пор я, в случае необходимости, пользовалась пальто матери; но теперь в связи с наступлением холодов это совместительство невозможно, так как оно нужно ей самой. А посему прошу ГК партии не отказать мне в снабжении из имеющегося фонда пальто, тем более что до сего времени я ничего не просила и не получала. В крайнем случае, за неимением в фонде пальто, прошу дать мне необходимое количество аршин сукна».[2242]
Приведенное ниже заявление в губком члена РКП(б) А.М. Захаровой обнаруживает еще одну причину отсутствия у населения белья. Имевшиеся запасы или вновь приобретенная одежда не только износились, но и, при недостатке средств на приобретение продуктов питания, шли на продажу или на обмен:
«Настоящим прошу Вашего ходатайства перед райкомом о том, что я в настоящее время нахожусь в критическом положении, у меня совершенно ничего не имеется, кроме одного пальто, ввиду того, что я была без должности 2 месяца и мне пришлось продать последние тряпки, для того чтобы купить кусок хлеба. В настоящее время нуждаюсь в обуви, пальто, платье...»[2243]
Однако даже полное исключение из семейных бюджетов расходов на одежду и прочие промышленные товары не обеспечивало большинству горожан достаточного питания. Основной проблемой, определявшей методы добывания пищи, служили мизерность официальных стандартов потребления и неспособность властей удовлетворить самые скромные запросы. В этих условиях невозможно было выжить без жесткого самоограничения «гастрономических» потребностей. В сентябре 1917 г. оренбургская пресса сетовала, рисуя режим питания учащихся:
«В последнее время Оренбург переживает острую нужду в продовольствии и, чего прежде не замечалось, недостаток в хлебе. Последний выдается по карточкам, по 1 ф[унту] на едока. При отсутствии других продуктов питания этого количества совсем не достаточно для насыщения, и кто питается только этой порцией, всегда ходит полуголодный.
Установленное количество хлеба выдается и в учебных заведениях с общежитиями, где, так[им] обр[азом], порцию в 1 ф[унт] приходится делить ученику на 4 части: два чая, обед и ужин. Ученики духовного училища не чувствуют, напр[имер], себя никогда сытыми и поддерживаются разным домашним печением, привезенным с каникул».[2244]
В период «военного коммунизма» основным, а зачастую единственным компонентом нормированного рациона стал хлебный паек, другие продукты — крупы, сахар, мясо и прочее — выдавались крайне редко и малыми дозами. На заводах Среднего Урала, согласно отчету районного комитета Екатеринбургского отделения Всероссийского союза рабочих металлистов за период с августа 1919 г. по август 1920 г., «более или менее аккуратно» по карточкам отпускались, в зависимости от категории, 25-36 фунтов муки в месяц, от полуфунта до фунта соли, два-три коробка спичек, четверть фунта дрожжей, а детям время от времени дополнительно — два фунта крупы, полфунта масла, три яйца и полфунта конфет или меда.[2245] В феврале-мае 1920 г. из рабочих 13 южноуральских заводов только златоустовские получили, кроме муки, крупу и капусту, а также небольшое количество мяса, сахара и соли. Комментируя положение дел на Южном Урале, профсоюзные работники писали: «Нормы выдач, однако, слишком малы, да и выдачи производились не каждый месяц и лишь на некоторых заводах».[2246]