Если уральские горожане — в отличие от столичных[2268] — переходили на «голодный паек» поступательно, то сельское население Урала в первые годы революции в продовольственном отношении не бедствовало. Период политических катаклизмов, включая гражданскую войну, был отмечен ростом потребления деревней своей продукции, реализовать которую на стороне становилось все труднее. Голод настиг нерусские территории вятского Прикамья и Южного Урала в 1920 г., охватив весь Уральский регион в 1921 г. В отличие от голодовок в Российской империи, он не был смягчен государственными контрмерами и достиг беспрецедентных масштабов. К концу зимы 1921-1922 гг. в районах, наиболее пострадавших от прошлогодних реквизиционных компаний и неурожая, все, что можно, оказалось променянным на пищу. Были доедены последние запасы суррогатов, лошади и коровы, в ход пошла падаль. Грудные дети после смерти матерей жадно, до кровоподтеков, сосали руки своих сестер.
Одной из особенностей первого в истории Советской России массового голода стало то, что власти, будучи не в силах помочь населению, сами стали пропагандировать питание суррогатами. Урал, особенно охваченная острым голодом южная его часть, стал уникальным объектом наблюдения врачей-гигиенистов, заинтересовавшихся проблемой массового перехода населения к нетрадиционным продуктам питания. Летом 1921 г. в Уфе был создан Институт опытных наук, в котором работала секция по изучению суррогатов.[2269] По мнению специалистов, суррогаты пищи следовало отличать от новых продуктов — костяного сала, картофельной шелухи, конины, сахарина и маргарина, многие из которых со времени Первой мировой войны стали употреблять и в Европе.[2270] Решить проблему питания можно было, как казалось медикам, поборов прежние стереотипы:
«С предубеждениями и неразумными отвращениями, лежащими в основе отказа от той или иной пищи, необходимо энергично бороться. Впрочем, жизнь становится день ото дня суровее, она сама отучает от большей части подобных предубеждений. Так, например, уже почти исчезла ничем, в сущности, не оправдываемая неприязнь к конскому мясу».[2271]
Затруднение заключалось, однако, в том, что хлеб является наилучшим, незаменимым источником углеводов, которые должны составлять две трети рациона, и труднее всего поддается замене суррогатами. То, что ело южноуральское крестьянство с лета 1921 г., расценивалось не как питание, а как отравление. Между тем, медики-новаторы указывали на возможность использовать безвредные примеси к хлебу. К ним относились гороховая, бобовая, кукурузная, овсяная, соломенная и манная мука, кормовые травы, которые без вреда для человеческого организма могли составлять в хлебе до двух третьих его состава. Удельный вес муки из пырея мог достигать в смеси 25%, из высушенных желудей, люцерны, крапивы, травы — не более 10%. Содержание белков в простой траве оценивалось в 11%, в лебеде — 16%. Жиры в перечисленных примесях составляли не более 5%.
По другим данным, к допустимым суррогатам хлеба относились желуди, жмыхи, корни репейника, ягоды, ботва картофеля, свеклы, листья капусты, корни бубенчика, дикая репка, костяная мука из свежих костей. Их ценность, несмотря на наличие в них питательных веществ, снижалась большим удельным весом раздражающей кишечник древесины и воды. Нежелательными суррогатами считались лебеда, кора альмовая, березовая, липовая, березовые почки и сережки, солома, листья липы и березы. Питательные компоненты в них отсутствовали, а их употребление вело к острому воспалению кишечника. Наконец, как не допустимые и безусловно вредные суррогаты квалифицировались свербига, сорные травы и древесина.[2272]
Ввиду надвигавшейся голодной катастрофы советская печать и официальные службы помощи голодающим вместо реального содействия населению предлагали рецептуру суррогатов пищи. В августе 1921 г. печатный орган Уфимского губернского политико-просветительского комитета рекомендовал использовать в пищу корни однолетнего лопуха, содержание сахара в котором было не ниже, чем в сахарной свекле: высушенные и перемолотые, они могли служить основой для сладкого напитка наподобие кофе или примесью к ржаной муке для изготовления сладких лепешек. «Отличный кофе» можно было приготовить из корней одуванчика. Как «прекрасное питательное средство» рекомендовались дубовые желуди: в крупно размолотом виде они превращались в «очень вкусную кашу». До этого, правда, необходимо было проделать трудоемкую процедуру, вряд ли посильную ослабленному голодом человеку, — очистить и выварить желуди в двух-трех водах, а затем высушить и перемолоть на муку.[2273]
2268
В столицах голод наступил не только значительно стремительнее, но и принял более открытые формы. Население городов Урала в целом не знало столь радикального перехода на суррогаты питания. В Петрограде в конце 1918 г. бойко торговали собачьим мясом, которое разбиралось очередью по 2-5 р. за фунт, и мышами (см.: Гиппиус З.Н. Современная запись. 1914-1919 гг.: Дневник (Извлечения) // Мережковский Д.С. Больная Россия. Л., 1991. С. 236).
2269
Аналогичная секция была создана 30 октября 1921 г. и при Уфимской губернской комиссии помощи голодающим (см.: Продовольственная безопасность Урала в XX веке: документы и материалы в 2-х т. 1900-1984. Т. 1: 1900-1928. С. 322-323).