«Ковка» цепи непосредственных взаимосвязей следующих друг за другом явлений российской истории XX в. оставляет без объяснения недоумение свидетеля происходящего в России на рубеже тысячелетий. Почему перемены «постсоветского» времени, направленные, вроде бы, на преодоление наследия российской революции, вдохнули жизнь в полузабытые феномены революционных лет: «толкучки», подозрительно похожие на рынки 80-летней давности, челноков — мелких торговцев, типологически неотличимых от мешочников, детскую беспризорность, перешагнувшую масштабы 20-х гг.?
Как бы ни были сложны и значимы революционные потрясения в России, не следует переоценивать их роль в российской истории XX в. Многое говорит в пользу того, что тектонический излом 1917-1922 гг. радикально обнажил важные культурно-ментальные явления, менее очевидные под толщей мирной жизни.
Трагедии XX в. поставили под сомнение рожденные «долгим XIX веком» (Э. Хобсбаум) представления о «прогрессе» как поступательном и необратимом развитии человечества. Оптимистические теории эволюции — формационные и цивилизационные апологии линейного прогресса — в течение последних десятилетий оказались мишенью целенаправленной критики. Между тем, эта критика сама в значительной степени оказалась пленницей идеологий непрерывного роста: теории прогресса чаще всего рассматриваются их оппонентами как модели, годные лишь для объяснения усложнения социальных систем. При этом выпускается из вида, что доктрины цивилизационных переходов становятся достаточно многомерными и пластичными для объяснения попятных движений общества, его деградации и распада. Если исходить из того, что в основу комплексной демографической, хозяйственной, политической, социальной и культурной характеристики движения от до индустриального общества к индустриальному лежит преодоление материальной и организационной ограниченности,[2322] то можно предположить, что оскудение имеющихся в распоряжении общества ресурсов ведет к упрощению общественной организации: к ослаблению государственных структур и повышению, в этой связи, официально узаконенного принуждения, росту значения групп самопомощи населения — семейных, общинных, соседских, цеховых, — нарастанию получастного характера политики и усилению противопоставления в структурах сознания «своих» «чужим», «друзей» — «врагам». Описывая «процесс цивилизации» (Н. Элиас) как чередование «приливов» и «отливов», обусловленных сменами элит восходящими социальными слоями, можно рассматривать революцию как период наиболее резкого отката назад.[2323]
Российская революция демонстрирует многочисленные симптомы скольжения из незавершенного проекта модернизации к доиндустриальным порядкам, структурами и поведенческим кодам. В «процессе цивилизации» обозначился мощный «отлив». При анализе состояния деревни и позиции крестьян в революции исследователи отмечают укрепление традиционных патриархально-общинных начал, «архаизацию» сельского мира, откатывавшегося с каждым годом гражданской войны на столетие назад, «примитивизацию» всей общественной системы, подчеркивая, правда, что «весь этот сюжет еще нуждается в более глубоком исследовании».[2324]
Знакомство с условиями и организацией жизни на Урале в годы революционных катаклизмов подтверждает тезис о беспрецедентно глубокой ее архаизации.[2325] Деревня опять превратилась в устойчивую и герметично «задраенную» от внешних влияний систему. Жизнь вновь была организована малыми автономными мирами. В невиданном количестве возродились криминальные группы самопомощи — аналог разбойничества (вооруженные отряды крестьянских повстанцев, дезертиров, уголовников), — трудно искоренить благодаря особенностям уральского ландшафта.
Наряду с традиционными институтами, функцию защиты от недружелюбной окружающей среды стали выполнять многочисленные новоиспеченные объединения — Советы и партийные ячейки, рабочие комитеты и профсоюзы. Новые формы заполнялись старым и чужеродным содержанием, создавая эффект «исторических псевдоморфоз» (О. Шпенглер).
2323
Elias N. Uber den Prozeß der Zivilisation: soziogenetische und psychogenetische Untersuchungen. Frankfurt/M., 1997. Bd. 2. S. 353.
2324
См.: Левин М. Гражданская война: динамика и наследие // Гражданская война в России: перекресток мнений. М.,1994. С. 277; Судьбы российского крестьянства. М., 1996. С. 153.
2325
Региональная специфика Урала — консервация во второй половине XIX - начале XX в. до- и раннеиндустриальных институтов (замкнутых, основанных по типу натурального хозяйства, горнозаводских округов, казачьего войска, пестрой сословной системы башкирского землевладения), неразвитость городской жизни — имела следствием то, что «архаизация» жизни в регионе во время русской революции началась с более низкой стартовой отметки и проходила, несмотря на очевидный трагизм этого процесса, все же менее болезненно, чем в европеизированных крупных городских центрах. Регион не обезлюдел. Преобладающая часть его населения оперативно приспособилась к новым условиям.