России не посчастливилось: она «хлебнула» все эти беды в неразбавленном виде в век бурного развития техники, став кричащим воплощением «одновременности разновременного» (Э. Блох). Можно только гадать, что стало бы с Европой, если бы в эпоху революционных войн на рубеже XVIII-XIX вв. она располагала вооружением начала XX в....
Описанное видение природы цивилизационных катаклизмов в революционной России отводит мироощущению и поведению в них «маленького человека» гораздо большую роль, чем обычно принято считать. Мнения образованных свидетелей революции, как и построения сторонников тоталитарных интерпретаций советской истории, чаще всего исходят из оценки «народа» как страдательной стороны и жертвы революционного насилия. Это убеждение, основанное на победившем в сознании европейцев XIX в. противопоставлении государства обществу, столь же популярно, сколь и не конструктивно для исследования русской революции с историко-культурной точки зрения. Тезис о том, что желание выжить как основной мотив поведения нейтрализует население и выключает его из политической жизни, прокладывая путь к тоталитарному порядку,[2328] подспудно содержит, по моему мнению, ложную посылку. Стремление во имя выживания стать незаметным, затаиться, переждать и перетерпеть отнюдь не обозначает замирания социальной активности безымянных масс. Скорее наоборот: напряженная, чаще всего на грани или за гранью закона, деятельность населения по обеспечению физического выживания создает для государства избыток проблем и с трудом поддается учету и регулированию, ставя под сомнение эффективность государственных усилий. Настоящим героем и самой зловещей фигурой русской революции стал не гладко выбритый молодой человек в френче, как полагал в 1923 г. Н.А. Бердяев. Победа в революции оказалась не за «биологически сильнейшими», а за безымянным и внешне неприметным «маленьким человеком», который решал свои проблемы, как умел, вопреки рекомендациям опекавшего его государства. Поведенческие стандарты, испробованные и укоренившиеся в годы российской революции в качестве средств, годных для выживания в экстремальных условиях — дефицит лояльности к государству и государственной собственности, действия в обход закона, злоупотребления полномочиями, мздоимство — проникли во все этажи власти, определив облик управленцев советской и постсоветской эпох.[2329] Культурные стереотипы и модели поведения, реализующие ситуацию, типологически близкую к просветительским конструкциям «войны всех против всех», поймали «обычного человека» в силки, расставленные им самим. Эти технологии выживания оказались слишком энергозатратными, примитивными, экстенсивными, до предела обострявшими внутривидовую конкуренцию и взаимную агрессивность. Получив невиданный простор для безнаказанных «выбросов» собственной агрессивности, «маленький человек», тем самым, становился объекта аффектов ему подобных. Готовый к применению насилия, он неизбежно превращался в жертву произвола, чинимого со всех сторон.
Как ни парадоксально это звучит, стремление выжить любой ценой в условиях ослабления властных инстанций и механизмов самоконтроля создало обстановку, делавшую выживание сомнительным. Найденный выход из катастрофы, универсальный для растительного, животного и социального мира, состоял в наращивании этажей агрессии: разрушительная активность населения Советской России стала регулироваться разрушительной активностью по отношению к нему со стороны власти. В этой связи чудовищные масштабы государственного террора в СССР, спектр объяснения которых растягивается от идеализма или паранойи революционных фанатиков до рациональной или психопатической массовой поддержки режима, отражают беспрецедентные размеры асоциальной деятельности «граждан» во власти и за ее пределами.
Трагедия сталинского террора имела, таким образом, еще одну грань: с «человеческим материалом», прошедшим через революционную катастрофу 1917-1922 г., невозможно было строить «регулярное» индустриальное государство. Жесткая и примитивная, с точки зрения западных демократий, советская система управления была, однако, менее затратной, чем агрессивный хаос революции и поведенческие ориентиры доведенного до первобытного уровня «простого человека», неспособного контролировать последствия собственных действий.
2329
Подробнее см.: Гимпельсон Е.Г. Советские управленцы: политический и нравственный облик (1917-1920 гг.) // Отечественная история. 1997. №5. С. 44-54.