Когда мы здоровы, мы редко так ощущаем свой организм. Мы «чувствуем через него», непосредственно осознавая объекты и людей, с которыми взаимодействуем, но едва ли осмысляем сложные физические процессы, благодаря которым это происходит. Играя сонату для органа № 4 Баха, органистка думает не о движениях своих пальцев по клавишам, а о музыке, переведенной загадочным образом в ноты, мелодию и темп. Если она начнет концентрироваться на собственных пальцах, исполнение скорее всего сорвется. Парадокс: когда мы не задумываемся о своем теле, оно как бы исчезает, превращается в прозрачный «интерфейс». Это наводит на мысль, что человек представляет собой не только физическое тело, но и нечто иное, нематериальное. Боль же тянет нас назад к телесности. Философ и врач Дрю Ледер так пишет об этом в книге «Отсутствующее тело»: «Больное тело перестает быть „основой“, из которой что-то может возникнуть, оно становится объектом притяжения внимания и сил. Если тело „всплывает“ как тема, его дополнительная, преходящая польза улетучивается»[63].
Даже Рене Декарт – философ нового времени, отстаивавший «реальное различие» между умом и телом и считавший ум или душу нематериальной субстанцией, – споткнулся на проблеме боли:
Природа учит меня <…>, что я не только присутствую в своем теле, как моряк присутствует на корабле, но этими чувствами – боли, голода, жажды и т. п. – я теснейшим образом сопряжен с моим телом и как бы с ним смешан, образуя с ним таким образом некое единство. Ведь в противном случае, когда тело мое страдало бы, я <…> не ощущал бы от этого боль, но воспринимал бы такое повреждение чистым интеллектом, подобно тому как моряк видит поломки на судне[64].
Декарт здесь путается. Как может нематериальная душа «смешаться» с плотью и кровью человека? Противопоставление, которое он хочет обозначить, не имеет смысла в рамках его дуалистического представления о разуме и теле как совершенно разных сущностях.
Боль доказывает, что человек не сводится только к разуму, каким-то образом привязанному к плоти: человек по сути своей «воплощен». Как пишет французский философ Морис Мерло-Понти в работе «Примат восприятия», «для нас тело – нечто большее, чем некий инструмент или средство; наше тело есть наше выражение в мире, видимая форма наших намерений»[65].
Что нам дают философские размышления о теле, когда мы пытаемся справиться с болью? Отчасти, я надеюсь, они дают утешение – благодаря тому, что кто-то нас видит и понимает. Боль – это одиночество и отчуждение. Легко почувствовать, что кроме тебя никого нет, и воображать себе, как прекрасно себя чувствуют случайные прохожие. Боль часто невидима. Но вы не одиноки: философия – свидетель страданий, от которых никуда не деться, если у вас есть тело.
Есть еще одно своего рода утешение: оно – в прозрачности здоровья, в том, что Ледер называет «отсутствием» здорового тела. В мучительных тисках боли я иногда чувствую, что не хочу ничего – только бы жить без боли. Просто расслабиться, хоть раз почувствовать себя физически здоровым – уже вершина блаженства. Это чувство реально, но обусловлено одной из иллюзий боли. Ведь почти сразу после того как боль проходит, тело как бы уходит на второй план, перестает привлекать внимание, и ожидаемое блаженство не наступает. Радость избавления от боли подобна образу, который исчезает, едва вы пытаетесь в него вглядеться, или ткани, настолько мягкой, что она не создает трения и поэтому не ощущается на ощупь.
Пытаться сконцентрироваться на отсутствии боли – все равно что включать свет, чтобы увидеть темноту.
Философы могли бы сравнить удовольствие от отсутствия боли с мысленным экспериментом, когда общеизвестные свойства той или иной вещи по какой-то причине не проявляются в момент, когда должны. Такие ситуации получили в философии название finkish (зд. «несбыточные») – от глагола fink out – здесь «не оправдать ожиданий»[66]. Мне же ближе Альфонс Доде – французский писатель конца XIX века, испытавший на поздней стадии своего сифилиса разочарование от ремиссии: «Арестант представляет свободу лучше, чем она есть на самом деле. Пациент представляет здоровье как источник неописуемых удовольствий, чем оно не является»[67].
Как бы ни было тяжело испытывать боль, как бы сильно вам ни хотелось, чтобы она прошла, вы, скорее всего, будете преувеличивать степень блаженства в момент, когда боль прекратится. Мнимое блаженство от жизни без боли доступно только тем, кто с этой болью живет: это тот самый несбыточный (finkish) опыт, который будто растворяется в воздухе, когда вы, казалось бы, его достигли. То есть вы теряете меньше, чем думаете. Такие рассуждения приносят мне некоторое облегчение, хотя бы потому, что я люблю парадоксы. Возможно, они подходят таким как я – философам. Для остальных утешение слабое, я это признаю. Если же посмотреть под другим углом, мало того, что жизнь с болью сама по себе травмирует, иллюзорность, несбыточность жизни без нее добавляет к ней элемент издевательства. Боль не просто портит жизнь, она еще и дает ложное представление о том, каким радостным могло бы быть избавление от нее. Можно смотреть на это и так, и так: и как на утешение, и как на издевку. Как бы там ни было, понимать последствия боли полезно, даже если эта польза заключается лишь в знании правды.
63
Drew Leder,
64
René Descartes,
65
Maurice Merleau-Ponty,
66
David K. Lewis, “Finkish Dispositions,”
67
Alphonse Daudet,