Три сына Н. Л. Бенуа (из шести), дяди Серебряковой, также посвятили себя искусству. Старший — Альберт Николаевич — стал выдающимся акварелистом, Леонтий Николаевич — крупным архитектором, строителем многих определяющих облик Петербурга зданий, ректором и профессором (до смерти в 1930 году) Академии художеств.
А младший сын — «Вениамин» семьи, «Шуренька», «дядя Шура» для Зинаиды Евгеньевны — Александр Николаевич Бенуа — крупнейший деятель и «строитель» русского искусства Серебряного века, то есть двух предреволюционных десятилетий, идейный руководитель объединения «Мир искусства», виднейший историк и блестящий критик искусства, определявший во многом, особенно в 1900–1910-е годы, «взгляды эпохи», тончайший живописец, график и театральный художник, один из вдохновителей «Русских сезонов» С. П. Дягилева, активнейший участник восстановления и формирования музеев и театров в первые годы после революции, а также прекрасный литератор, автор мемуаров «Мои воспоминания», бесценных для понимания всей сложности событий и явлений конца XIX — начала XX века.
И несмотря на то, что в своих мемуарах А. Бенуа с большой осмотрительностью оценивает свою роль в художественном становлении Зинаиды Серебряковой, его значение в ее жизни — человека и живописца — огромно, к чему придется не раз возвращаться. Позволю себе привести отрывки из мемуаров Бенуа, посвященных его младшей племяннице. Рассказывая о своей сестре Екатерине Николаевне, ее муже, крупном скульпторе Евгении Александровиче Лансере, двух старших их сыновьях — и братьях Зинаиды Евгеньевны — Евгении Евгеньевиче, виднейшем живописце и графике, Николае Евгеньевиче, талантливом архитекторе, Бенуа пишет: «Но не только этими двумя членами семьи Лансере обогатилось русское искусство (Бенуа имеет в виду искусство уже XX века; несколькими страницами ранее он с огромным уважением говорит о таланте их отца Е. А. Лансере, творчество которого целиком принадлежит XIX веку. — А. Р.): младшая из дочерей Кати — Зина оказалась обладательницей совершенно исключительного дара. Однако ее я уже не имею права считать своей ученицей. Прибыв к нам в младенческом возрасте (двух лет), она росла с сестрами, как-то „вдали от моего кабинета“, где происходили наши собеседования и всякие наши затеи с Женей, с Колей (Лансере. — А. Р.) и с моими друзьями.
Росла Зина к тому же болезненным и довольно нелюдимым ребенком, в чем она напоминала отца и вовсе не напоминала матери, ни братьев и сестер, которые все отличались веселым и общительным нравом. И все же несомненно, что Зина была взращена той атмосферой, которая вообще царила в нашем доме и настоящими творцами которой были наши родители — ее дед и ее бабушка. Впрочем, отголоски того, что происходило или что „назревало“ у дяди Шуры в кабинете и куда она изредка заглядывала, должны были доходить и до нее, будить ее любопытство.
Во всяком случае, когда двадцать лет спустя описываемого времени Зинаида Серебрякова неожиданно для всех предстала уже готовой художницей, она оказалась „одного с нами лагеря, одних направлений и вкуса“, и ее причисление к группе „Мир искусства“ произошло само собой. Нам же, художникам „Мира искусства“, было лестно получить в свои ряды еще один и столь пленительный талант»[4].
Влияние атмосферы семьи, почти все члены которой жили искусством или в его «классической», академической «девятнадцативековой» ипостаси (Николай Леонтьевич и отчасти старшие дяди Серебряковой), или, как младшие (Александр Бенуа, Евгений Лансере и их соратники), стремлением обновить русское художество в духе неореализма с элементами новых стилевых образований (но об этом далее), — это очень характерное влияние среды на будущего живописца совершенно несомненно и определяюще. Но не менее значительна унаследованная и от отца — скульптора Евгения Александровича Лансере — подлинная исключительная одаренность, помноженная на необыкновенную целеустремленность и настойчивость в творчестве. И, однако, если уж говорить в данном случае о наследственности, то нельзя не согласиться с А. Бенуа, что некоторые черты характера отца Зинаиды Евгеньевны — элементы его мизантропии, мрачности (следствие болезни — туберкулеза, от которого он так безвременно скончался) — преобразовались у Серебряковой в неуверенность в себе, застенчивость и известную меланхоличность, неожиданные для всех, знакомых с ее живописью. Эти качества, вступавшие, на первый взгляд, в непонятное противоречие с поистине радостным ее творчеством, не могли не обостриться в трагические для нее революционные и послереволюционные годы, когда была нарушена вся прежняя налаженная жизнь, она потеряла любимого мужа, осталась одна с четырьмя детьми и пожилой матерью, а затем наступила разлука с родиной. Но об этом — в свое время. Пока же необходимо обратиться к детству, отрочеству и юности Серебряковой, к первым годам формирования будущего прекрасного живописца.