Но тут необходимо подчеркнуть один чрезвычайно важный для воспитания, формирования и дальнейшего развития творчества Серебряковой момент. Стремясь к обогащению содержания искусства, к одухотворению его интенсивным чувством, к обновлению его формальных качеств, к выработке гибкого и выразительного живописного языка, молодые мастера (причем каждый по-своему) — и петербуржцы, группировавшиеся вокруг Бенуа, и москвичи — не посягали на основы реалистического метода. Они его, по мере сил и индивидуальностей, обогащали, не отрицая при этом не только пользы, но и необходимости обращения к искусству прошлого. Бенуа вспоминает: «…самое ядро того „сочетания умов и дарований“, которое… получило официальное название „Мир искусства“, стояло за возобновление многих как технических, так и идейных традиций русского и международного искусства. Мы томились по „школе“, мы взывали к воссозданию таковой, мы считали себя в значительной степени представителями тех же исканий и тех же творческих методов, которые ценили и в портретистах XVIII века, и в Кипренском, и в Венецианове, и в Федотове, а также и в выдающихся мастерах непосредственно предшествующего нам поколения — в Крамском, Репине, Сурикове…»[11]. Эта, только на первый взгляд двойственная, позиция, была, несомненно, глубоко воспринята Серебряковой — и под влиянием «дяди Шуры» и брата, и по статьям журнала «Мир искусства», постоянно ею читавшегося.
Внимательное изучение классического европейского искусства в Эрмитаже и русского — в открывшемся в том же 1898 году Музее Александра III — и встречи на ежегодных выставках «Мира искусства» с чем-то совершенно новым, неожиданным, увлекательным, при безусловном уважении к лучшим традициям прошлого, более того, восхищения ими, воспитывали самобытную личность будущего художника.
Однако на становление Серебряковой-живописца имели влияние и другие, чисто семейные, на первый взгляд, обстоятельства. 11/23 декабря 1898 года умирает Николай Леонтьевич Бенуа, дед Зины. Это, по существу, было первым большим горем, которое ей, восприимчивому и сильно чувствующему подростку, довелось пережить.
Смерть Николая Леонтьевича внесла в жизнь семьи Лансере ощутимые перемены, отразившиеся, несомненно, на становлении мировосприятия будущего живописца. Хотя в первые годы после кончины Евгения Александровича Лансере Екатерина Николаевна с детьми весной или летом приезжала на недолгое время в Нескучное и с помощью управляющего имением Осипа Егоровича Щеглова, очень преданного всей семье, пыталась продолжать вести хозяйство, как это делал покойный муж, однако после смерти в 1891 году Камиллы Альбертовны Бенуа эти поездки стали более редкими, нерегулярными и краткими, так как дочь не хотела надолго оставлять овдовевшего отца (которому было около восьмидесяти лет) одного в Петербурге. Поэтому семья Лансере жила обычно летом на дачах в Петергофе или Финляндии, куда мог приезжать из города и дед. И только после смерти Николая Леонтьевича семья Лансере стала систематически ежегодно проводить в Нескучном весну, лето и раннюю осень. И, очевидно, жизнь в деревне не оказывала до этого времени на Зину такого неизгладимого и глубоко осознанного воздействия, прежде всего своей живописной стороной, как это случилось теперь, в 1899 году и в последующие годы.
Впечатления, получаемые Зиной от пребываний в Нескучном, были необыкновенно сильны и во многом определили дальнейшее ее творчество не только юношеских, но и зрелых лет.
Имение Лансере Нескучное было расположено между Белгородом и Харьковом и отличалось особой, свойственной Северной Украине живописностью. Вот как рассказывает А. Бенуа о своих первых впечатлениях от этих мест: «Вид… был поистине восхитительный в своем безграничном просторе и в своей солнечной насыщенности. Ряды невысоких холмов тянулись один за другим, все более растворяясь и голубея, а по круглым их склонам желтели и зеленели луга и поля; местами же выделялись небольшие, сочные купы деревьев, среди которых ярко белели хаты… Своеобразную живописность придавали всюду торчавшие по холмам ветряные мельницы».
Не случайно приведено здесь это описание: много раз в акварелях юной и повзрослевшей, а затем на холстах уже зрелой Серебряковой встретимся мы с этими «безграничными солнечными просторами» во всей их поэзии, с удивительно выразительными силуэтами мельниц. Да и само имение с белым, еще екатерининских времен, домом, «в котором формы готики и классики сочетались весьма причудливым образом»[12], домом, окруженным густыми липами и фруктовым садом, с белой, увенчанной двумя зелеными куполами церковью (возле этой церкви и был похоронен Е. А. Лансере) — было очаровательно и живописно. Напротив имения, за речкой Муромкой, находился хутор, принадлежавший Анатолию Александровичу Серебрякову и его жене, сестре Е. А. Лансере Зинаиде Александровне.