— Об чем ты, дядька Евсей? — спросил Никита, наморщив лоб.
— Да все об том же, — вздохнул дед, наклоняясь и выуживая из лужи Никитину шапку.
— Ладно тебе, дядька Евсей, — засмущался Никита. — Благодарствую, я уж сам как-нибудь…
— Вот то-то и оно, что как-нибудь, — снова вздохнул дед, отжимая шапку и протягивая ее парню. — Все в этой лядащей жизни как-нибудь да через одно место.
Сказал — и, плюнув смачно под ноги, с душой втер лаптем в землю выплюнутое. На Никиту дохнуло густым перегаром.
Никита поморщился, но послать старого человека нехорошим словом подальше было неловко. Потому Никита, соблюдая приличия, повторил:
— Ты об чем толкуешь-то, дядька Евсей?
— Об свадьбе твоей, — глухо сказал Евсей, отворачиваясь. — Которой не будет. Ты уж крепись, парень.
— Как так «не будет»? — выдохнул Никита, теряя терпение. — Да ты…
— Твой брат старшой к ее батьке уже сегодня с утра пораньше сам вперед своих сватов в дом пожаловал. Сейчас, поди, уже воеводу дождался. Небось сидят, договариваются.
Лицо Никиты окаменело.
— Семен??? Как???
Старик сделал шаг и положил на плечи парня руки, похожие на узловатые корни деревьев.
— Вот так, — сказал жестко. — И полну шапку серебряных гривен в приданое дает.
У Никиты подкосились ноги. Словно под весом тяжелых стариковских ладоней парень медленно осел на землю. И прошептал растерянно, еле слышно:
— Дядька Евсей, так что ж мне делать-то теперь? Мне ж без нее не жить!
Широкая ладонь, рассеченная надвое старым шрамом, неумело погладила парня по непослушным вихрам.
— Да не убивайся ты так, Никитка, — сказал Евсей, другой ладонью согнав с ресницы непрошеную соринку, от которой в глазу защипало. — Баб на земле — как зерен в амбаре. Опоздал ты маленько, поздно с охоты нынче вернулся. Да, кстати, ты ж вроде как из охотников в ратники податься собирался? Вот князь наш малый Василий подрастет, в поход соберется. К тому времени и ты, глядишь, в детинце ратному делу обучишься. Вернешься с походу в сброе, при коне, да в переметных сумах серебро звякать будет, а не ветер свистеть — вот тады и жениться можно.
Никита вскочил на ноги. Ударила в голову пьяняще-красная волна, застив взор, метнулась к голенищу ладонь, словно сам собой оказался в руке новый нож.
— Я ее сейчас люблю! Да я Семена за это…!!!
О-ох!!!
Никита захлебнулся криком и вторично осел на землю. А пьяненький дед присел рядом, уложив свою словно деревянную руку парню на плечо. Понятно, что, дернись — прижмет та рука шею вторично, а с нею и ярость безрассудную обратно в печенку загонит.
— Не гоношись, парень, — строго сказал дед Евсей. — Дай слово, что бузить боле не будешь, тады нож отдам.
Никита кивнул, принял обратно свой нож, неведомо каким образом оказавшийся у деда в руке, засунул его за голенище и насупился, едва сдерживая предательские ребячьи слезы, недостойные взрослого и многоопытного охотника, коему уже без малого восемнадцать весен минуло.
— Кулаками здесь вряд ли делу поможешь, — продолжал дед Евсей. — А на всякую силу другая сила найдется, посильнее. Ты люби, люби. А еще лучше поплачь. Так оно скорее перелюбится. Только не на людях плачь, а домой иди. Негоже будущему ратнику при всем честном народе слезьми заливаться. Сам дойдешь, дурить не будешь?
Никита кивнул вторично.
— Ну и ладно, — сказал дед Евсей, вставая. — Ежели бы ты знал, сколь раз я за свою жизнь вот так по бабе убивался — подивился б изрядно. Но попомни мои слова — от такого горя первейшее средство — моченое яблочко и жбан медовухи. Причем яблочко — продукт несущественный, ежели и нету его — и так ладно. Но вот без остального — никак нельзя…
Никита не слушая шел… по дороге ли, не по дороге — какая разница? Лишь бы подальше от занудного, не по возрасту сноровистого деда и от запертых ворот, за которыми сейчас творилось невыносимое…
На другой стороне улицы распахнулась дверь большой, добротно сложенной кузни. Из широкого дверного проема на улицу дохнуло жаром. Вместе с жаром наружу шагнул бородатый мужик, под плечи которого, вероятно, тот проем и рубился — в иной ему бы боком входить пришлось. Следом за кузнецом выволокся слегка задохнувшийся и оттого бледный с лица подмастерье, плечами и статью наставника не догнавший, но бороду отрастивший уже на треть длины бороды учителя.
Кузнец вдохнул-выдохнул пару раз, словно кузнечные мехи прокачал легкие, выгоняя накопившуюся в них угольную пыль. Мимо него, чуть не задев бородача плечом, прошел Никита, ничего не видя перед собой. Кузнец посторонился, пропуская парня, и еще некоторое время смотрел ему в спину, морща лоб и покусывая нижнюю губу.
— Ох, не дело затеял воевода дочку супротив воли за постылого выдавать, — глухо сказал он наконец. — Да и Никита того и гляди руки на себя наложит.
Подмастерье пожал плечами.
— Дык на то он и воевода, дядька Иван. Абы кого княжьим пестуном[32] не поставят. Нам-то что — мы люди маленькие.