И снова комплименты. А в заключение – дерзкое «A bientot»[210], последняя капля: с моих губ сорвался возмущённый возглас, который я так долго пыталась сдержать.
– Что тебя разорвало! – воскликнула я.
Лицо Берты появилось в проёме палатки. В расширенных глазах над вуалью билась тревога.
– Что-то не так? Это от… от него?
– Нет-нет, – ответила я. – Ничего страшного. И к тебе это не имеет отношения. Не нужно оставаться снаружи, Берта, я заметила и оценила твою любезность. – Сложив письмо, я засунула его в шкатулку и вышла ополоснуть водой моё пыльное, а теперь ещё и пылавшее лицо.
Я не присоединилась к беседе у костра с тем же энтузиазмом, как накануне вечером. Я размышляла о том, как встретиться с Кевином и удержать его от вмешательства в наши дела. Я не сомневалась: если я окажусь неспособной противостоять ему, он выполнит свою угрозу, и если не сломает себе шею, спускаясь по скале, один из охранников Сайруса, вероятно, пристрелит его. Менее благородная женщина, возможно, посчитала бы это идеальным решением, но я не могла смириться с подобной предосудительной идеей. Кроме того, оставался шанс, что Кевин ускользнёт от охранника и спустится по горе, не причинив себе вреда.
Я должна была встретиться и поговорить с ним, и надеяться убедить его оставить нас в покое во имя дружбы, которую, по его словам, он испытывал ко мне. Небольшая взятка в виде обещания будущих интервью оказалась бы полезной для достижения желаемого результата. Но как я могла увидеться с ним наедине и без сопровождения? Сайрус настоял бы на том, чтобы сопровождать меня, если бы узнал о моих планах, и само его присутствие разрушит дружественную, конфиденциальную атмосферу, жизненно необходимую для самой мизерной надежды на успех.
Я решила, что мне следует уйти во время послеполуденного отдыха. Было бы глупо предпринимать долгую, трудную прогулку в темноте, а в рабочее время я не могла отлучиться. Период отдыха обычно длился два-три часа. Нельзя было надеяться вернуться до того, как моё отсутствие обнаружат, поскольку предстояло одолеть почти три мили в один конец, но если бы я заключила сделку с Кевином до того, как меня поймают, то достигла бы желанной цели. Я решила, что замысел вполне выполним. Во всяком случае, стоит попробовать. И никакой опасности, потому что Селим стоит на страже у входа в вади. Приняв решение, я охотно воздала должное обеду. Остальные, как я заметила, предпочитали подозрительно изучать каждый кусок, прежде чем отправить его в рот, но я полагала, что один и тот же трюк не будет повторяться так скоро после первой неудачи.
Доказательством этого явилось то, что я несколько раз просыпалась ночью, чувствуя всего лишь нормальную сонливость перед тем, как снова заснуть. Берта тоже беспокойно ворочалась, что ещё более уверило меня в собственной правоте.
Утром мы с Рене хорошо потрудились в Колонном Зале (то есть в погребальной камере), поскольку я никогда не позволяла смятению души вмешаться в мои археологические обязанности. Мы почти закончили заднюю стену; нижние секции не могли быть точно скопированы до тех пор, пока пол не очистят до скалы. Я указала на это Эмерсону, когда мы прервались на обед.
– Не думаю, будто вам хочется, чтобы люди поднимали пыль во время копирования, – ответил он. – Оставьте это на потом. По-моему, у вас остались ещё три стены и четыре стороны двух столбов?
Лицо Рене вытянулось. Он надеялся на день-другой отдыха, пока мужчины будут работать.
Я подумывала о том, чтобы подлить чуточку лауданума в чай за обедом, чтобы все крепко спали, пока я буду отсутствовать. Но решила, что это неспортивно, и потому ограничилась чашкой Берты.
Она погрузилась в сон практически сразу. Хотя я горела желанием встать и уйти, потому что время было на вес золота, я заставила себя оставаться лежащей, пока другие не последуют за ней в царство Морфея. Глядя на неё, я не могла не задаваться вопросом: какое будущее ждёт такую женщину? Какие мысли, какие страхи, какие надежды скрывались за этим гладким белым лбом и этими загадочными тёмными глазами? Она никогда не доверялась мне и не реагировала на мои попытки завоевать её доверие. Но я видела, как она оживлённо беседовала с Рене, и реже – с Чарльзом; даже Эмерсон умел при случае вызывать один из её редких серебристых смешков. Есть женщины, которые не ладят с другими женщинами, но это не могло быть причиной её сдержанности со мной, потому что она проявляла такую же настороженность в отношении Сайруса, который, следует признать, не скрывал своей неприязни к Берте. Неужели она всё ещё оставалась рабыней человека, который так жестоко обращался с ней? Не она ли подсыпала снотворное нам в еду?