– Я должна немедленно телеграфировать, чтобы успокоить их, – сказала я. – Вопрос в том, как много им можно сообщить – они ничего не знают о случившемся…
– Моя дорогая Амелия! – Сайрус, хихикавший и качавший головой во время чтения письма, мгновенно посерьёзнел. – Если они уже не знают, то узнают в скором времени. Мы не скрывали его исчезновения – чёрт побери, мы весь город запрудили извещениями. Позволю высказать мнение: английские газеты получат информацию от своих каирских корреспондентов, и вот тогда мы окажемся в заголовках. Вы и ваш муж – «горячие» новости, уж вам-то это известно.
Серьёзность вопроса мгновенно прояснилась. С помощью Сайруса я определила курс действий. Мы должны немедленно телеграфировать, заверив наших близких, что Эмерсон найден, мы оба в безопасности и здравии, и поэтому предупреждаем их не верить тому, что они прочитают в газетах.
– Мороз идёт по коже, стоит подумать, какие искажённые версии фактов публикуют сбитые с толку журналисты, – с горечью согласилась я. – Проклятье, Сайрус, мне следовало ожидать этого. У меня хватало неприятных встреч с «господами» из прессы.
– Вы должны думать о другом, моя дорогая. Самое главное – поставить бедного старину Эмерсона на ноги и вернуть ему способность владеть своими чувствами. А он уже позаботится о репортёрах.
– Лучше него на это никто не способен, – ответила я, не отрывая глаз от лица супруга. – Но опасность ещё не миновала. Человек, ответственный за этот подлый поступок, сбежал. Мы не смеем предположить, что он откажется от своего замысла. И не можем ослабить бдительность ни на мгновение – особенно сейчас, пока Эмерсон беспомощен.
– Не волнуйтесь об этом. – Сайрус погладил свою бородку. – Родственники Абдуллы окружили наш дом не хуже банды апачей[143], осаждающей форт. Они уже нагрубили повару и вышвырнули прочь сводника.
Успокоившись по этому поводу и отправив телеграмму, я смогла вернуть всё внимание тому, кому принадлежало моё сердце. Настало время испытаний, поскольку по мере того, как эффекты опия исчезали, появлялись другие, более тревожные признаки. Они были вызваны, по мнению доктора Уоллингфорда, другими лекарствами, которые давали Эмерсону, но лечение было невозможно – мы не знали, какими именно.
Абдулла вернулся в дом, где держали Эмерсона, и обнаружил там абсолютную чистоту. Полицейские отрицали, что забирали что бы то ни было, и я охотно поверила им, так как действительно не имело никакого смысла обыскивать место преступления. Казалось очевидным, что похититель вернулся и изъял все обвиняющие его улики. Это был зловещий знак, но у меня не хватало времени ни думать о последствиях, ни бороться с журналистами, которые, как и предсказывал Сайрус, осадили нас, требуя новостей. Доктор Уоллингфорд переехал в одну из комнат и сосредоточился на своём самом важном пациенте. Врачу пришлось проявить неусыпное внимание, потому что бессознательное состояние сменилось горячкой, и в течение двух дней понадобились все объединённые усилия, чтобы помешать Эмерсону навредить себе или нам.
– По крайней мере, теперь ясно, что его физическая сила серьёзно не пострадала, – заметила я, поднимаясь с пола, куда меня отшвырнула размахивавшая рука Эмерсона.
– Это сверхъестественная сила мании, – заявил доктор Уоллингфорд, потирая ушибленное плечо.
– Тем не менее, я считаю такое поведение обнадёживающим фактом, – сказала я. – Я уже видела его раньше в подобном состоянии. Это моя вина, мне бы следовало лучше знать... Держите ему ноги, Сайрус, он снова пытается вскочить с постели!
Анубис осторожно удалился на верхушку комода, где, свернувшись в клубок, наблюдал за суматохой расширившимися зелёными глазами. В коротком затишье, последовавшем за буйством Эмерсона, я внезапно услышала низкий урчащий звук. Кот мурлыкал! Абдулла посчитал бы это ещё одним признаком дьявольского разума, но я почувствовала странный, иррациональный всплеск возродившейся надежды, как будто мурлыканье существа было хорошим предзнаменованием, а не наоборот.
Мне потребовалось всё моё мужество на протяжении этих нескончаемых ужасных часов, но после того, как миновала третья полночь, я рискнула предположить, что худшее позади. Эмерсон наконец-то лежал неподвижно. А остальные сидели вокруг кровати, обрабатывая синяки и переводя дыхание. Перед глазами всё плыло, голова кружилась, в голове ни одной мысли из-за нехватки сна. Происходящее казалось нереальным, напоминая двухмерную фотографию какого-то прошлого события – дымящий фонарь, отбрасывающий тени на напряжённые взгляды присутствующих и измождённое лицо больного, и тишина, не нарушаемая ничем, кроме шелеста листьев за открытым окном и медленного, но правильного дыхания Эмерсона.