Отвлекал внимание от офицерского разговора и прапорщик Докука. Фамилия смешная, и сам он какой-то странный. Может, потому что раненый и у него болит рука? Одни он не подошел к столу, не принял участия в обсуждении того, что сообщил Пилипок. Ходил по блиндажу, подергивал плечами, изредка кашлял и что-то бубнил себе под нос — кажется, читал стихи, но какие-то непонятные, не такие, какие учил на память Пилипок (он уже две зимы ходил в школу).
Офицеры расспрашивали мальчика, какие с виду орудия тех немецких батарей, и спорили об их калибре, а Докука в это время говорил:
— Затоплю камин. Буду пить. Хорошо бы собаку купить, — и, вздохнув, повторял: — Хорошо бы собаку купить…
Пилипка эти слова удивили и даже немного рассмешили. Он не знал, что такое камин. У них говорят комин, но топят печь, а не комин. [1] А кроме того, странное желание — купить собаку. На кой черт ему на войне собака? Да еще покупать. Их, собак-то, и задаром сколько хочешь.
Штабс-капитан Залонский долго расспрашивал о болоте, о дороге, по которой шел Пилипок: сможет ли пройти кавалерия?
Пилипок начал было рассказывать про пана и мужиков, как пан хотел обмануть людей с этим болотом, а крестьяне тоже не дураки, не поддались, но вовремя спохватился, вспомнив, что офицеры — тоже паны. Да и Докука помешал, спросив как будто вежливо, но язвительно:
— Господа офицеры, неужто никому из вас не пришло в голову, что перед нами человек, совершивший патриотический подвиг, что он мокрый по пояс шел по болоту, а на дворе октябрь?
Остальные офицеры недружелюбно взглянули на Докуку, а Залонский засуетился, словно ему стало неловко:
— Да, да, конечно… — и крикнул в сторону двери: — Караульный! Фельдфебеля! — А потом сказал Пилипку: — На, брат, от простуды выпей.
Он налил чашку зеленого и густого, как мед, напитка, сунул в руки плитку в золоченой обертке: такие конфеты Пилипок видел только однажды в местечковой лавке, куда ездил с отцом еще до войны. Напиток обжег все внутри. Зашумело в голове. Шоколадку было жалко портить, очень уж она красивая. Но офицер потребовал:
— Ешь, ешь…
От вина и шоколада стали слипаться веки. До сознания уже доходили не все слова. Он не услышал, кто что сказал, но встрепенулся от возмущенного, хотя и негромкого крика Докуки:
— Вам хочется крови? Больше крови? Это не война, это бойня! Резня!
— Вы молокосос, прапорщик, — злобно шипел черный и усатый ротмистр Ягашин. — Берите пример с этого крестьянского мальчика! — указал он на Пилипка. — Поучитесь у него!
— Господа, господа, — успокаивал штабс-капитан Залонский. — Постыдитесь! У прапорщика — нервы… Он зря не лег в госпиталь. Мы ценим ваш патриотический поступок, прапорщик Докука. Но вам следует полечить… руку и… нервы.
— Я лягу, господа. Я лягу, — вдруг подчинился прапорщик, кутаясь в шинель: его знобило, хотя в блиндаже было жарко. Он попросил: — Налейте мне…
Ночевал Пилипок в солдатской землянке, тесной и сырой, где вповалку на прелой соломе спало человек двенадцать. Туда его привел заспанный фельдфебель. По приказу штабс-капитана он дал мальчику новые портянки и старые штаны. Сапог не дал, хотя штабс-капитан сказал: «Обмундировать в сухое!», а фельдфебель гаркнул в ответ: «Слуш… ваш бродь…»
Разбудили мальчика свежий ветер и стрельба. Стреляли так близко, что он испуганно вскочил, не понимая со сна, что происходит. Дверь была открыта, в землянку лились, как родниковая вода, прозрачный, холодный воздух и свет солнечного утра.
Пилипок, наверно, сразу бы выскочил, если бы не увидел, что возле двери на березовых чурбаках сидят два солдата, чистят винтовки и ни один из них, как говорится, и бровью не повел на перестрелку, что завязалась, может, в сотне шагов от землянки. Немолодой солдат, который почему-то с первого же взгляда напомнил Пилипку дядю Тихона, весело подмигнул и шутливо поздоровался:
— Здравия желаю, ваше благородие.
Мальчик ответил степенно, положительно, как обычно здоровался со своими соседями:
— Доброго вам утра.
— Утро, брат, доброе, только шумноватое. Слышишь?
— А что это, дядечка?
— Как что? Проснулись мы, проснулись немцы. За ночь набилось гари в носы, в глотки, в стволы пулеметов. Ну вот и чихаем, кашляем, плюемся. Культурные люди это делают в укромном уголке в носовой платок, а мы в лицо друг другу… кровавыми плевками.
Странно говорил этот солдат. Невозможно было понять: то ли он шутит, то ли говорит всерьез, со злостью.