Тем временем восемнадцатого ноября войска Карла XII находились у мызы[13] Лангена, в десяти верстах от Нарвы. Король шведский двумя ракетами приказал дать сигнал осаждающему городу. А на следующий день, ведомые проводником эстонцем, неприятельские войска по узким тропам, проложенным по болотам, вышли на высоту Германсберг, на ввиду у русских. Жителям Нарвы вновь был дан сигнал из четырех орудий.
Де Круа, вновь провел смотр диспозиции, дал залп из трех орудий, и повелел знамена распустить. Генералы разместились по своим полкам, и в холодном прибалтийском воздухе зазвучал барабанный бой.
Шведы на правом крыле выстроились в две линии: отряд генерала Веллинга впереди, кавалерия Вахтмайстера позади. Там же находился майор Оппельман с шестнадцатью полевыми орудиями. Центр заняли войска Поссе и Мейделя. Впереди центра генерал-фельцеймейстер Сейблат с двадцатью одним орудием, а перед ним Карл XII со своими драбантами[14]. На левом фланге построились в две линии десять батальонов генерал – поручика Реншильда и генерал – майора Ребинга.
Сражение началось перестрелкой с обеих сторон. После чего, видя, что русские по-прежнему находились в окопах и не выходили для сражения в открытое поле, приготовились к атаке. Король объехал войска, отчего над колонами разнеслись одобрительные крики. Затем спрыгнул с коня, и, приклонив колено, прочитал молитву. И по сигналу двух ракет, и с криками «С нами бог!» шведы пошли на штурм.
Атаку открыл генерал Реншильд, во главе пятидесяти гренадеров и батальона графа Шперлинга.
С Балтики подул холодный морской ветер, внезапно небо потемнело, словно бог, в самом деле, встал на сторону шведов, и пошел косой снег с градом. Как будто злой гений, он залеплял глаза солдат и генералов, не давая разглядеть, численность врага. И тогда наступающих герцог де Круи принял за авангард.
Войска дрогнули. Центр и левое крыло армии были смяты, а солдаты генерала Вейда, оказались сбитыми с вала. Отступая, они вынудил кавалерию Шереметева дрогнут. И она в панике побежала в холодную воду Наровы. А на правом фланге, войска тоже дрогнули и с криками «Немцы нас предали» побежали. Мост, ведущий на остров Кампергольм, не выдержал, рухнул.
Войска отступали в полном беспорядке. Никто не слушал команд. Рассвирепевшие солдаты, обвинили во всех бедах и набрасываются на них.
И тогда дюк, посоветовавшись с генералами, решил сдаться. С проклятиями он бросился вдоль берега, по болоту, к шведскому отряду Стенбока.
– Es mochte der Teufel mit solchen Soldaten fechten[15] – ворчал герцог, оставляя врученную ему армию.
За ним последовал Алларт, Бломберг, и лишь только Петровская гвардия, созданная из потешных полков, одну за другой отбивала атаки войск Карла.
Наступивший холодный, туманный вечер прекратил баталию. Тьма опустилась на поле, скрыв под собой павших на нем русских воинов. Воды реки несли в осеннее море, тела казаков, и только свинцовые тучи по-прежнему бросали белые хлопья снега.
И тогда офицеры правого фланга решили сдаться. Только с третьей попытки, когда в шведский стан отправился Бутурлин, им удалось договориться.
Четыре русских генерала: князья Долгорукий, Трубецкой, Бутурлин, и Антон Головин, по требованию Карлуса остались в шведском лагере, в качестве заложников.
А наследующий день, когда забрезжило сырое и неприятное утро, русские войска отступали через починенный мост на остров Кампергольм.
Отступавшие гвардейские полки и дивизия Головина уходили с оружием, с развернутыми знаменами, имея при себе несколько малых пушек.
Войска генерала Вейда были разоружены. Все генералы были объявлены военнопленными. Вечером они были размещены по квартирам, и к каждому был приставлен конвой из офицера и двух рядовых.
И эти новости привез гонец. Он скакал от самого города Великого Новгорода, меняя в ямах[16] коней.
Андрес Ларсон о событиях развивавшимися под Нарвой узнал от князя Ельчанинова. На следующий день, тот, придя в гости, с поручением от князя-кесаря Ромодановского, оглядел эстонца с ног до головы, затем принюхался, поморщил нос и сказал:
– Зазря ты отпустил парнишку. Сейчас тебе бы не помешала его помощь.
Ларсон уже тысячу раз проклял тот день, когда согласился стать золотарем. Только сейчас в Москве он узнал, что обозначает это старое забытое (по крайней мере, им) слово. Ни какого отношения к золоту она не имела. Когда ему Акимка (так звали паренька) рассказал, что собой представляет его работа, он просто поворчал немного, потом прикинул, что ничего другого пока делать все равно не сможет, но когда приступил, к выполнению обязанностей пожалел. Отбросы человеческой жизни деятельности вызвали у него предсказуемую реакцию. Его вырвало. И если бы не проходившая мимо девушка, с кувшином воды, он точно бы отдал концы. Сейчас Андрес даже начал жалеть, что Петр не оставил его под Нарвой, а в месте с пленными отправил в Москву. Лучше погибнуть в бою, чем от испражнений, решил он.
– Ни чего, ни чего, – подбадривал его князь, то и дело, морща нос. – Попривыкнешь. У всех жизнь такая. Всем приходится возиться, – и тут он, как и тогда, Ларсон, произнес нецензурное слово. – Вот только мыться тебе придется чаще, а то ни одна молодушка к тебе не подойдет.
Андрес кивнул в знак согласия. Он уже и сам подумывал, как бы организовать себе здесь душ, конечно не в привычном его понятии, но все же душ. Не топить же каждый день баньку, о которой вдруг заговорил Ельчанинов. Нужно придумать, что-нибудь такое. Причем не связанное только помывкой. У Ларсона, даже мелькнула мысль, о создании сантехники. Унитаза, по которому все стекало бы в отхожую яму. А уж ее раз в год, не так и страшно чистить.
– Ты бы мне Силантий Семенович, – проговорил Андрес, – бумаги бы чистой принес, да перо гусиное с чернилами.
– Рапорта Карлусу писать будешь? – поинтересовался тот, припоминая, что Ромодановский считал, что эстляндец соглядатай, засланный шведским королем.
– Да нет. Хочу кое-что усовершенствовать тут, – Ларсон задумался, потом добавил, пытаясь объяснить доходчивей, – облегчить свою жизнь золотаря, шведскими средствами.
– Это, какими же?
– Пока не знаю. Чтобы узнать, мне и нужна бумага.
Для начала Андрес решил набросать небольшой эскиз. А уж потом, узнать существует ли керамические промыслы. Ведь большая часть оборудование будет состоять из фаянса, глиняных труб, или ну худой конец гжельской керамики, о которой Ларсон был наслышан. Уж больно хорошим спросом она пользовалась у западных туристов.
– Гжель, – произнес он.
– Что? – переспросил князь.
– Можно ли в Москве найти изделия из Гжели?
– А тебе за чем?
– Есть одна мысль. Мне нужно будет одна вещь созданная из гжельской керамики.
– Керамики? – вновь переспросил Ельчанинов.
– Ну, так греки называют обожженную глину. Лучше чтобы она была или из Чехии, или на худой конец из Гжели, другая для этого не подойдет.
– Почему? – поинтересовался Ельчанинов.
– Пока не хочу вдаваться в подробности. И мне бы с гончарами встретиться.
– Ну, это организовать не сложно. Пойдем в кабак…
– Но у меня нет денег, – перебил его Андрес, – вон уже третий день без табака маюсь.
– Ах да, совсем запамятовал, – хлопая себя по лбу, сказал Силантий Семенович, – князь-кесарь просил тебе передать деньги. Аванс.
Он достал из-за пазухи кошель, развязал его и высыпал на стол несколько медных пятаков.
– Тут тебе денег, и на баньку хватит, и на табак, и на кабак. Золотарь, в государстве самая высокооплачиваемая должность. Сам понимаешь, ни кто не хочет, – тут он вновь произнес слово, не свойственное литературе, – убирать.
Андрес и сам уже это понял. От одной мысли ему стало плохо. Он склонился над деревянным бочонком, но князь сунул ковшик воды, и проговорил: