Так что та картина, которую увидел Ларсон, при подъезде к кабаку, его сильно и не удивила. Мужик, обнимающий столб, и что-то нежно шепчущий.
– Вот и приехали, – проговорил князь, выбираясь из саней. – Кабак «Елоховы бани».
– Почему бани? – переспросил Андрес.
– Так вон через дорогу, напротив бани общественные. Работают каждый день. И куда всегда можно приехать очиститься. – Так и сказал, очиститься, а не помыться. Видимо в понятиях у Силантия Семеновича, – помыться можно было и дома. – Вылезай. Нас уже ждут.
– Кто?
– Полковник Квятковский, московские гончары, да человек из Гжели. По моей просьбе полковник отыскал их для тебя. Вот только обещать, что человек из Гжели мастер гончарного дела не могу. Чтобы привести товары оттуда не обязательно мастеру самому ехать, достаточно купца сговорить.
Эстонец кивнул, вспомнив, как в будущем (вернее сказать в его прошлом) сам организовывал. Ведь не производители лично возили свои товары в Эстонию. Для этого всегда существуют специальные люди иногда посредники, иногда перекупщики, но и те, и другие всегда имеют связи с производителем товара.
Ларсон выбрался из саней, и они с приятелем вошли во двор, окруженный дубовым тыном. Сосновая изба, при ней клеть с приклетом и погреб с выходом, построенным из дубового дерева. Двери и ворота запирались железными цепями и крюками. Кроме них существовала еще цепь от двенадцати звонов с ошейником – для пса или человека – кого, как случиться.
Вошли внутрь избы, но прежде чем следовать за князем Ельчаниновым Андрес огляделся. Как-то вдруг захотелось сравнить старые (уже) воспоминания о ресторанах двадцатого века с кабаком. То, что оно будет не в пользу последнего, Ларсон не сомневался. В избе на стене висит светец[23], у печи лежит топор и рогачи, где-то за спиной целовальника, на полках должен лежать клин, который вставляют пьяному в рот. Там же на полках Андрес разглядел и разную посуду: яндову, осьмуху, полуосьмуху, воронку большую медную, а так же чарки с крючком вместо ручки, что весят по краям яндовы[24]. За стойкой сидит целовальник. Кабак явно не государственный раз тут нет подьячих, что записывают, сколько и кому продано вина.
Сейчас зима, и кабак полон с утра до ночи. Гости здесь делятся на две группы. Одни приходят, выпьют и уходят, другие сидят и пьют вечно. Последние тоже делятся на две группы: голь кабацкую и ярыг кабацких (последние состоят в основном из представителей городского общества, которые сюда в отличие от первых с бабами не таскаются, их жены лишены права прийти в кабак.) Ельчанинов замахал рукой, подзывая золотаря присоединиться.
Полковник Квятковский, человек (как решил для себя Ларсон) оказался очень даже интересный. Начинал тот служить еще при сестре Петра Великого – Софье Алексеевне. Несколько раз ходил на Азов. Перед выступлением русской армии под Нарву, был вызван к государю. О чем был с тем разговор, для всех кроме их двоих, осталось тайной, только вот сам полковник Юрий Квятковский изменился, и не только внешне сменив русскую одежду на европейскую и сбрив бороду, но и внутренне. Он стал скрытен, а когда выпивал в компании, пытался следить за своими мыслями. Лишь только по старой дружбе с князем Ельчаниновым согласился, отыскать и привести в кабак гончарных дел мастеров. Он оглядел «немца», усмехнулся, и проговорил:
– Присаживайтесь сударь.
И только после того, как Ларсон выполнил его просьбу, представил умельцев:
– Данил Глиняная чаша и Вячко Жбан – московские гончары, Некрас Борщ – человек из Гжели, Сом – пушечник, из рода Чоховых. Андрес удивленно посмотрел на Ельчанинова, но тот кивнул и сказал:
– Из того самого. Пушки его предка, даже в Нарвской конфузий участвовали.
Затем князь подозвал целовальника. Тот выбрался из-за стойки подошел к гостям. Увидев полковника, он изменился в лице и дрожащим голосом поинтересовался, что хотят господа.
– Лифляндское вино![25] – скомандовал Квятковский.
Кланяясь, пятясь назад, стараясь не споткнуться, вернулся за стойку. Достал штоф. Притащил его и поставил на стол. Затем принес восемь чарок. Помня, что во время употребления закусывать не полагалось, Ларсон встревожено взглянул на Ельчанинова. Тот хотел, было что-то сказать, но полковник опередил его. Схватил за грудки целовальника и подтянул к себе. Что-то прошептал тому на ухо, так что хозяин питейного заведения побледнел.
– Бледнеть потом будешь, – сказал Юрий, и отпустил того.
Целовальник взглянул тревожно на посетителей и ушел к стойке. Не известно, что он сделал, но появился в дверях, ведущих куда-то вглубь дома, мальчонка. Ребятенок подбежал (Андрес предположил, что тот является, скорее всего, сыном) к целовальнику. Тот, что-то прошептал и мальчишка так же быстро исчез.
– Пока он ходит. Выпьем, – предложил Квятковский. Он разлил содержимое по чаркам.
– Ну, за дружбу, – проговорил он, и осушил чарку одним глотком. Затем занюхал рукавом епанчи. Собравшиеся, в том числе и Андрес, поступили так же.
– Между первой и второй, – не унимался полковник, – перерывчик небольшой.
Он вновь разлил содержимое штофа по чаркам. Процедура повторилась и вовремя. В зал кабака, неся на подносе закуску, вбежал ребятенок. Он поставил поднос на стол и убежал.
– Во время, – проговорил Квятковский, – третья она трапезная, а после нее благородные люди обычно, для продолжения беседы закусывают.
Вновь выпили. На этот раз закусили. Князь Ельчанинов объявил, что для мастеровых людей, у Андреса Ларсона есть предложение.
В нескольких словах попытался эстонец объяснить свою идею. Мастера сидели и недоуменно смотрели на него. То, что Андрес им говорил, сейчас казалось полным бредом, а ведь они выпили только по три чарки. И тогда Ларсон хлопнул себя по лбу, извлек из кармана эскизы и положил их перед мастерами.
– Мне нужен глиняный трон, – проговорил он, показывая на картинку, – вот такой вот конструкции. Чтобы государь мог ходить в него по нужде – малой и большой. Причем стены снаружи и внутри должны быть белыми.
– Занятно, – проговорил Данил, – чувствую, что думка хорошая. Но вот как сделать внутри белыми. – Тут он посмотрел загадочно на Некраса.
– А мне то откуда знать, – проговорил тот, – я ведь купец. Мне нужно с мастерами из своего города переговорить. Смогут ли они. Дело новое и незнакомое. Явно новомодное. Те не откажут, все же для государя делать будут, вот только смогут ли.
– А затем вот эти трубы? – поинтересовался Вячко.
– Для того чтобы «отходы» сами по себе попадали в выгребную яму. Их надо делать из чугуна.
– Мы только пробуем лить чугунные пушки, – проговорил Сом, – но боюсь, сейчас нам будет не до этого, – тут он вздохнул, – государь всю артиллерию в походе потерял. А ему для дел бранных новые пушки и мортиры понадобятся. Андрес кивнул.
– Я это предполагал, – молвил он, – поэтому их еще можно сделать глиняными.
Вячко, а он, по всей видимости, был среди мастеров московских старшим, взял картинку и задумался. Пока тот молчал, полковник вновь наполнил чарки.
– Дело трудное, но не невыполнимое. Сделать можно, вот только время понадобиться. Сказал гончар.
– Согласен. – Кивнул Некрас, – в лучшем случае, только к лету.
– Ну, лету, так к лету. – Согласился Андрес, понимая, что дышать ему нечистотами еще долго придется.
Двадцать третьего ноября обер-офицеры Преображенского и Семеновского полка, а так же поручик, Бомбардирской роты, Плещеев привели гвардию в Новгород, где и была она встречена царем. Государь из уст, командиров, узнал об конфузий, что случилась под сводами крепости. Единственным утешением в его горе было только то, что гвардия на поле баталии показала дух богатырский. И чтобы увековечить сей подвиг, повелел монарх на знаках обер-офицеров сделать надпись «1700 NO 19».