— Я, это, в неё спустил… — пробормотал Такуя, не в силах справиться с волнением.
— И я! — На кончике носа у Киёси висела большая капля, от страха его опять прошиб пот.
— Если забеременеет, узнают родители… чёрт!
— Да ладно, она, наверное, на таблетках. Небось спит и без денег, и за деньги, с папашками каждый день это делает. — Голос Рэйдзи словно поглаживал каждого из троих по щеке.
— Если нас поймают, наверняка в новостях сообщат, в газетах? — нервной скороговоркой твердил Киёси.
— Уж это нет! По закону о несовершеннолетних скрывают и лицо, и фамилию… Да с чего вдруг она заявит, уж эта-то тёлка и сама хотела! Ничего не будет, сто процентов… — Сдерживая желание садануть Киёси, Рэйдзи обнял его за плечи.
У подростка флэшбэком прокручивалось в голове то, что произошло в этой комнате. Ужас отпустил его, и теперь всё, что всплывало перед глазами, обрело чёткие контуры.
— Я ни при чём, я только смотрел, — уверенно прошептал он и холодно обвёл взглядом лица троих.
— Сфотографировать надо было! — сдавленным голосом, словно в оцепенении, проговорил Рэйдзи.
— Зачем? — украдкой покосился на него Киёси и снова уткнулся лицом вниз.
— Можно было бы попугать, если разболтается, мол, фотографии всем покажем. — Рэйдзи не обращал внимания на Киёси, он смотрел только на подростка, но взгляд у того был полон неподдельной и какой-то взрослой ненависти. Рэйдзи невольно отвёл глаза.
— Если что, мой отец знает всяких шишек, думаю, и в полиции наверху у него кто-то есть. — Подросток с усталым видом поднялся на ноги.
Рэйдзи пренебрежительно хмыкнул и, скорчив гримасу, с раздражением подмигнул Такуя и Киёси:
— Ясное дело, Юминага нас останавливал, но мы всё равно не послушали…
Такуя и Киёси неуверенно осклабились, равно готовые разрядить напряжение хохотом или же снова погрузиться в хандру.
— Да ничего не будет, это точно: никто из баб, угодивших в расставленные силки, не идёт в полицию. — Рэйдзи нервно хихикнул и вместе со смешком словно выплюнул прочь тревогу. — А если она заявит, так мы это сделали втроём. Спросят в полиции — скажем, что Юминаги с нами не было. — С этими словами Рэйдзи коварно сделал двоим другим знак, и Такуя с Киёси, напустив на себя серьёзность, решительно закивали.
— Юминага-кун, где бы ты мог быть в это время? — запищал фальцетом Рэйдзи, кривляясь, а потом обнял подростка и принялся буравить у него под ложечкой большим пальцем.
На выходе из туннеля под эстакадой стояли щиты с плакатами: «Остановим приток проституции из-за рубежа», «СПИД — угроза жизни», «Долой проституцию и преступные группировки».
— Эй, парень!
Оглянувшись на оклик, подросток увидел Канамото. В юности Канамото работал портовым грузчиком, но, когда ему было около тридцати, получил травму в результате несчастного случая, утратил прежнюю силу и его занесло в квартал Коганэтё. Так он рассказывал, но это вовсе не значит, что подросток всему верил. Подросток считал Канамото одним из бандитских главарей. Ещё в детстве, когда он забавлялся в игровом центре, Канамото иногда, бывало, скажет: «Дай-ка, парень, теперь я попробую», — и словно по волшебству перестреляет одного за другим всех компьютерных врагов, вмиг всё уладит. Это Канамото обеспечил подростку беспрепятственный вход во все заведения Коганэтё. Канамото научил подростка, как надо сжать кулак для удара, рассказал ему про тайную торговлю оружием, которая велась с кораблей прямо на пристани Хонмоку,[3] а ещё, закатав рукава, показал следы папирос, которые тушил об него родной отец, и поведал, как папаша запинал его до того, что он едва не потерял зрение. «Шеф, шеф!» — подлещивался к нему, бывало, подросток в надежде на новые истории. Но, после того как подростку исполнилось десять, он стал избегать любых разговоров с кем бы то ни было и держался подальше от Канамото с его историями, не желая ни рассказывать о себе, ни слушать других.
Когда он перешёл в среднюю школу, вся одежда, купленная ему в двенадцать лет, стала вдруг в обтяжку и больше не годилась — именно тогда он уверовал, что сменить шкуру на взрослую можно, только оборвав все связи с прошлым. Тем летом, когда он учился в последнем классе начальной школы, подросток вытянулся сразу на семнадцать сантиметров. Мучаясь вопросом, что же нужно, чтобы стать взрослым, он понимал, что тут и алкоголь, и сигареты, и взрослые словечки, но когда справишься со всем этим — что дальше? Этого он никак не мог сообразить. В один прекрасный день он открыл, что взрослые отличаются от детей лишь тем, что обладают силой. Когда он подверг всё общество анализу при помощи рентгеновских лучей, называемых «сила», казавшийся хаосом мир чётко разделился на два полюса. И отец, и учитель, и полицейский обладали силой, и именно поэтому их уважали. Не будь силы, они были бы всё равно что мусор. А в чём сила, как не в деньгах? За деньги можно купить и уважение, и власть — да есть ли вообще что-нибудь, чего не купишь за деньги? Если так, то получается, что все бедняки — это проигравшие. Правда, обитатели квартала Коганэтё напоминают его брата Коки, больного синдромом Вильямса, — не дети и не взрослые, а так, на особом положении… И вот ещё что важно: сильные не должны становиться безжалостными!
Так думал подросток, решивший для себя как можно скорее стать взрослым.
— Да ты, парень, выглядишь молодцом!
Перед его глазами была дружелюбная физиономия Канамото. И золотые зубы, такие сияющие, что невольно думалось, что он их драит специальным порошком, и выпирающий вперёд подбородок, на котором всякая невыбритая щетинка лезла в глаза, и сломанный чьим-то жестоким ударом нос — всё в нём было прежним. Канамото тщился взбодрить прилипшие ко лбу пряди, заглаживая их наверх, чтобы прикрыть облысевшее темя, а чтобы скрыть смущение, он достал из нагрудного кармана рубашки с открытым воротником сигарету «Лаки страйк» и поднёс спичку.
— Наоборот, это ты молодец!
— Хе-хе-хе, — рассмеялся Канамото, округливший было губы буквой «о», чтобы выпустить кольцо дыма, — на этот раз штука не удалась.
В нос ударил мешающийся с парами виски неприятный запах изо рта Канамото.
— Ну как, есть у тебя уже?.. — Канамото кончиком выгнутого языка провёл по десне и оттопырил мизинец.
— Шутишь! — Подросток по-детски смутился и, опустив взгляд себе под ноги, постучал носком кроссовки об асфальт.
— А я уже думал, что ты окончательно унёс ноги из «золотого квартала». Не место здесь парню вроде тебя. Лучше сюда не ходи. А не послушаешь — беда будет, — произнёс он хриплым голосом и втянул щёки.
Лицо подростка стало упрямым, он опустил голову и пошёл прочь, не говоря ни слова. Краем глаза он заметил поднятую руку Канамото, но не смог помахать ему в ответ, как бывало в прежние годы, — рука ощупывала лежавший в кармане пакетик кокаина.
Повернув с набережной реки направо, он намеревался пересечь мост. Звук, произведённый неким упавшим в воду предметом, заставил его поднять голову. Обзор был преграждён чёрным силуэтом навалившейся на перила женщины. На мгновение ему вспомнился стон той старшеклассницы — под ложечкой засосало, но нет, перед ним была женщина средних лет, накренившаяся, словно утлая ладья. Подросток посмотрел вниз на реку, вглядываясь в чернеющий остов лодки прямо под мостом. Эта река была кладбищем кораблей, по ночам сюда тайком ходили выкидывать разбитые судёнышки, и даже полиция не могла с этим справиться, там гнило уже столько кораблей, что никто не мог бы сказать, стало ли ещё одним больше. И днём и ночью застоявшиеся воды реки были всё те же, с той лишь разницей, что ночью в реке отражались розовые и голубые огни неона.
Тяжёлый жаркий воздух казался совершенно неподвижным, но белая юбка в складку и длинные, до пояса, волосы женщины колыхались, издавая шуршание, — словно ветерок веял лишь там, где она стояла. Губы её шевелились, она что-то говорила.
— Боюсь, всего боюсь. Умереть хочу. Таким, как я, жить не надо, а никто этого не понимает… Нельзя мне жить, неужели не ясно?
3
Пристань Хонмоку — ныне не существующий причал, который использовался со времён открытия порта Иокогама для иностранцев в 1854 г. После Второй мировой войны в Хонмоку находилась американская военная база, территория была возвращена Японии в начале 1980-х гг. и быстро превратилась в дорогой жилой и торговый район города.