Есть еще один любопытный момент, который евразийцы и их позднейшие адепты «благоразумно» обходят молчанием. В ордынской государственности и культуре есть влияния китайские, иранские, уйгурские, но нет ни малейшего следа русских влияний. Это говорит, во-первых, о том, что монголы не нашли в русской среде полезных и рациональных для себя явлений; во-вторых, кочевые степи и Русская земля в XIII–XIV вв. существовали как бы в параллельных мирах, соприкасаясь лишь по формально-государственным поводам.
Конечно, дело здесь вовсе не в более низком социальном и культурном уровне развития Руси. Сложно сопоставлять этот уровень, но не думаю, что Русь выглядела настолько «варварской», чтобы присущие ей явления и установления отвергались монголами из-за ее отсталости. Отсутствие русских заимствований у монголов, скорее всего, объяснялось другими причинами.
Во-первых, ко времени завоевания Руси государственная система Монгольской империи уже в основном сложилась на основе восточных институтов. К тому же в первые десятилетия после завоевания Русь подчинялась не ханам-Джучидам — потомкам Джучи (старшего сына Чингисхана), а центральному имперскому правительству. А там при дворе ведущими чиновниками были уйгуры и кидани. И у тех, и у других за плечами был вековой опыт собственной государственности (плюс мощное китайское влияние), и им незачем было присматриваться к далекой северо-западной окраине державы, чтобы что-то оттуда перенимать.
Во-вторых, азиатские монархии обычно были приспособлены под управление как оседлым, так и кочевым населением. Это было более привлекательно для завоевателей-монголов, чем цивилизация Руси, ориентированная только на земледельцев.
При учете этой ситуации и русско-ордынские отношения выглядят иначе по сравнению с привычным шаблоном. До сих пор в учебниках и монографиях эти отношения определяются как жесткая система господства-подчинения. Принято считать, что владычество ордынцев над завоеванной Русской землей проявлялось в двух главных формах: в выдаче ханами ярлыков и в выплате дани-«выхода».
При знакомстве с устройством Монгольской империи оказывается, что ни один из этих пунктов не может служить доказательством какого-то приниженного, угнетенного положения Руси в структуре огромного государства. Ярлыки вовсе не были признаком порабощения и подавления. Их выдача являлась процедурой инвеституры, которая пронизывала всю империю. Вплоть до начала XIV в. ханам Золотой Орды также жаловались ярлыки в имперской столице, которая располагалась в Монголии, затем в Китае. Правда, к тому времени это превратилось в чисто ритуальное действие, которое демонстрировало лишь иерархическое старшинство верховного хана над улусными правителями.
«Выход» (заимствованный ордынцами из мусульманских стран налог харадж) тоже не являлся данью в строгом смысле, т. е. изъятием завоевателями продукта, произведенного завоеванным населением. Слово «дань» в средневековом русском языке было гораздо более многозначным, и толковать «выход» как беспощадное выкачивание ресурсов из многострадальной Русской земли было бы неверно. Имеются сведения, что с города Хаджи-Тархана (Астрахани) в Золотой Орде взимался «выход» в 60 тыс. алтын[4]. Но Хаджи-Тархан никак не мог расцениваться как завоеванный город: он был основан самими ордынцами и располагался на домениальных ханских землях. Следовательно, в «выходе»-харадже можно видеть государственный налог, которым облагались как собственно ордынские, так и нетатарские владения.
Высказанные выше положения — это не просто чисто академические, отвлеченные рассуждения. Проблема русско-татарских отношений, исторического наследия Золотой Орды составляет часть более широкого круга вопросов — об историческом, государственном и культурном наследии, общем для народов России (Евразии).
Евразийская схема преемственности России от Золотой Орды, несмотря на свою искусственность, все же имеет некоторое рациональное основание. Геополитическая ситуация, связанная с распадом Золотой Орды в XV в., по-новому поставила вопрос о положении Руси среди восточноевропейских государств. В определенном смысле московский правитель но отношению к поволжским и заволжским народам принимал на себя функции верховного сюзерена. А эти функции традиционно связывались некогда с правителями Золотой Орды, затем Казани и Сибири. В XVIII в. башкиры вспоминали о той ситуации именно в таком контексте: «Мы, башкирские народы, наши отцы, деды и прадеды, великому государю в подданство пришли своими волями, оставя своих ханов, и великие государи нас содержали по нашей воле…» (курсив мой. — В. Т.)[5]. Да и сам Иван IV в обращении к населению Южного Урала призывал его платить ясак русскому царю, «якоже и прежним казанским царям»[6].
4
Посольские книги по связям России с Ногайской Ордой. 1489–1549. Махачкала, 1995. С. 139.
5
Цит. по: История Башкортостана с древнейших времен до 60-х годов XIX века. Уфа, 1996. С. 146.