Бывало, мать учила Надю растапливать печку, стругать завитком лучинку и, подкладывая растопку, говорила: «Ты выбираешь те палочки, что покрупнее, а ты собери и маленькие, не гнушайся ими. Посмотри, вот эта лучинка тоже просится, чтобы ты ее взяла: ты не думай, что она такая слабенькая, тоненькая, она еще ярче будет гореть, светить и тоже согревать нашу комнату».
И Надя привыкла смотреть на вещи, как на живые существа. Если занималась уборкой — заботливо вытирала каждую вещицу, каждую коробочку и приговаривала, как мать: «Не обижайся, дойдет очередь и до тебя, и тебя вытрем, и ты будешь чистенькая и нарядная. Это ничего, что ты старенькая, ты все равно самая наша любимая, потому что была с нами, когда приходилось нам очень тяжело».
И сейчас, очищая и моя картошку в студеной воде в чане, на дне которого уже образовался слой глины и песку, Надя старательно перебирала каждую картофелину, не гнушаясь и теми, у каких был подморожен или попорчен бочок. Она бережно скоблила, выскребала глазки́ и аккуратно очищала клубни, так что картошечки все получались блестящие и гладенькие. Она, как и в детстве, тихонечко разговаривала с ними и чувствовала, что и они всячески хотят помочь ей, поворачиваются удобнее в руках и стараются сразу попасть ей в руку, а не убегают от нее. Вещи любили ее.
И когда Надя видела, что рядом с ней курсистка выбирает только крупные клубни, обрезает их чуть ли не до половины, она огорчалась и просматривала после нее каждую отвергнутую картошку.
Порой Наде приходилось сбегать в зал, где обедали, ужинали и пили чай солдаты и матросы. Они приходили усталые, не снимая своих грязных шинелей, многие — на костылях, с повязками на голове. Но никто не ссорился, не перебивал другому пути, все смирно, как дети, усаживались, съедали положенную перед ними порцию и тихо уступали место другим.
Как-то по дороге в столовую Надя зашла в булочную. Там продавали черный хлеб. Увидев на руке красную повязку дружинницы, продавец отпустил Наде без очереди половину каравая для столовой. Нужно было заплатить пятьдесят копеек. У Нади был в кармане серебряный полтинник. И она отдала его, однако испугалась такой огромной траты. Обычно для себя Надя покупала батон за три копейки. И подумала: «А ведь на семью, пожалуй, надо в день такой каравай. А где же взять полтинник?»
Через две недели войска были выведены из столицы, и столовая закрылась. Закрывались понемногу и магазины, особенно продовольственные лавки. На улицах уже не видно было нарядных дам, не стало и военных. Зато на каждом углу собирался народ кучками и вспыхивали летучие митинги. Выступали меньшевики, эсеры, реже кадеты. Всюду на столиках продавались отпечатанные программы различных партий.
Простодушные люди подходили, рассматривали их, словно билеты в театр, а продавщица, чаще барышня, предлагала, советуя, как в театре: «Возьмите вот эту». Тут же лежал список с предложением записаться в партию, о которой покупающий иной раз не имел никакого понятия.
На курсах тоже постоянно происходили митинги. Выступали разные люди: какие-то адвокаты, солдаты в шинелях, реже рабочие. Председательствующий даже не всегда сообщал, от какой партии выступает оратор. Однако Надя уже улавливала разницу в этих речах. Люди в сюртуках говорили красиво, призывали к гордости и чести России и всегда кончали призывами не изменять союзникам и воевать до победного конца.
Солдаты и рабочие говорили нескладно. Они не упоминали ни про славу, ни про честь, ни про гордость России. Но была в их словах какая-то неумолимая, суровая убедительность. Это были большевики. Спорили так горячо, что ораторов стаскивали с трибуны за полы пальто, несмотря на беспрестанно гремящий колокольчик председателя.
Глава II. ПРИЕЗД ЛЕНИНА
Многие бывают современниками величайших событий и великих людей. Но как часто мы проходим по жизни, не запечатлевая их в своей памяти ни для себя, ни для своих потомков!
В феврале 1917 года закончилось прошлое России и началось ее будущее. В эти дни Надя жила в Петрограде. Но ее собственный «маленький шумный мир настроений, голосов и образов» был для нее целым королевством, в котором царствовала она сама. И, изучая «Пролегомены» кенигсбергского мыслителя[11] и его «Трансцендетальную апперцепцию», Надя беспечно воспринимала события, которые произошли на ее глазах и перевернули и жизнь страны и ее собственную судьбу.
А страна между тем переживала тяжелый кризис. Люди резко разделились — на тех, кто полагал, что революция должна всю власть передать буржуазии, и на тех, кто думал о народе, которому нужен был хлеб, мир и земля.