Надя побежала в уотнароб[13]. Она твердо решила уйти с красными. Занятий уже нигде не было. В учреждениях жгли архивы. И Наде предложили в пять часов утра с самыми необходимыми вещами явиться в уотнароб.
Надя быстро собралась. Ромашов ходил хмурый и озабоченный. Он утверждал, что отступление вздор. Красные не отдадут Казани. А у него дети. Куда же бежать с детьми? В лес? Это невозможно.
Не дожидаясь зари, Надя вышла со своим узелком. На улицах стояла настороженная тишина. Два солдата в бескозырках сдирали с забора последние распоряжения Советской власти. Чехи без выстрела ночью взяли городишко и, не останавливаясь, с ходу заняли Казань. И Волга теперь как будто стыдилась, своей наготы.
Несмотря на ночной час, какие-то дамы в белых платьях, с букетами живых цветов спешили к зданию, где расположился штаб. У входа стоял караул. Священники надели чесучовые рясы, чиновники вытащили из сундуков припрятанные белые кители и фуражки с кокардами. А на углу толстый бородач уже торговал водкой, колбасой и белым хлебом.
Дома Надя бросила на кровать свой узелок и стала у окна. Ей хотелось умереть, только сразу, сейчас же, без мучений. Она словно была ранена насмерть и истекала кровью.
Светало...
Раздались торопливые шаги. Кто-то постучал в дверь. Надя не ответила и не обернулась. Вошел Ромашов.
— Положение трудное, но не безнадежное, — сказал он, подходя к Наде. — Чехи не удержатся. Это вопрос времени. А красные вернутся. Требуется только все силы напрячь, чтобы уцелеть. Меня, конечно, никто не тронет.
Ромашов помолчал. Надя даже не повернула головы. Он уже снял свою засаленную кепку и грязный пиджак. Выбрился и надел летний костюм.
— Я человек, не занимающийся политикой, — продолжал Ромашов, — и за себя и за своих детей не опасаюсь. Вам, конечно, хуже.
Он опять помолчал. Прокашлялся, подергивая острую небольшую бородку. Подошел к двери. Закрыл ее. И таинственным шепотом сказал:
— На вас в штабе есть донос, вы ведь давали подписку в ревкоме о вашей платформе.
Надя с презрением посмотрела на Ромашова. В нарядном костюме он показался ей еще омерзительнее. Но она не предвидела и не могла понять смысла его значительного сообщения.
— Мне все равно, — безучастно сказала она. — Лучше умереть.
И такое безразличие почувствовал Ромашов в ее словах, что сразу прибегнул к другим доводам.
— Умереть — не задача. Хотя это тоже бессмыслица. Не смерть страшна, говорят. Страшна дорога к ней. Вы натерпитесь мучений. Вас посадят в душегубку, начнут ломать кости и суставы, выпытывая тайны. Над вами будут измываться десятки негодяев: вы не знаете этих скотов, — стараясь скрыть злой огонь в глазах, говорил Ромашов. — Они уже надругались над вашей знакомой, учительницей Серебрянской. Она тоже не успела выехать. Придут и за вами. Мне страшно за вас.
Надя села на кровать и, озираясь, сжалась в комочек.
— Бежать некуда! — сказал Ромашов. — Кругом заставы. Но и для вас есть выход. Если только вы будете благоразумной.
Надя с трудом подняла на него глаза. У нее не хватало сил с ним разговаривать.
— Да, да, выход есть. Выходите за меня замуж. Не пугайтесь! — успокоил он Надю, заметив ужас и брезгливость на ее лице. — Я ведь прекрасно знаю, что могу быть только вашим отцом. Брак будет фиктивный. Это теперь часто бывает. Я сегодня заявлю, что вы моя невеста, и тогда вас никто не посмеет тронуть: моя репутация вне всякого подозрения. А потом, недели через две, красные вернутся. Сообщение наладится. и вы сможете пробраться к матери, на Дальний Восток. Я буду только ширмой. Знать это будем только вы и я.
Надежда, как роса в пустыне, вдруг освежила Надину душу. Неужели это возможно? Неужели можно вернуться домой, к маме, к любящим ее людям! Как она дурно думала о Ромашове! А он хочет ее спасти.
И желание без борьбы спрятаться за чью-нибудь спину так овладело ею, что она старалась не думать, не слышать своего сердца, которое вдруг тревожно стукнуло, как удар колокола при пожаре.
— Оставьте меня! — сказала она.
Прошел и этот день. Тяжкий. Невыносимый. И пришла мрачная ночь. Надя не спала. Луна сквозь рваные тучи беспокойно заглядывала к ней в окно.
В самый темный час, перед рассветом, мимо окна протопали тяжелые сапоги. В парадной затрещал звонок. Сонная Даша долго возилась в передней, отыскивая огарок и спички.
Ромашов выскочил услужливо, опережая прислугу. Выхватил свечку и зажег ее.
Молодой русский прапорщик, в сопровождении двух чешских солдат, назвал фамилию Нади и предъявил бумагу.