Под утро ему удалось почти насильно вытащить Лёшку из дома болвановской родни и заставить повернуть к табору. Друг упирался, ругался, шатался, дважды засыпал прямо на ходу и падал на землю. К огромному облегчению Семёна, им навстречу не попалось ни одного милиционера.
– Ну, подожди, морэ… Ну, дай только до табора дойти, я тебе так морду набью – живого места не оставлю! Хоть потом до смерти обижайся! – сквозь зубы обещал он Лёшке. Тот в ответ оттолкнул друга, решительно повалился под какие-то замшелые ворота – и намертво уснул. Семён с минуту тщетно пытался его растолкать. Затем выматерился от души, сплюнул, сел рядом, прислонился спиной к холодной, сырой от росы стене – и через минуту храпел тоже.
Он проснулся лишь через три часа, когда солнце стояло уже высоко над городом, а Москва шумела деловито и весело. Мимо бежал народ. Семён вскочил.
– Лёшка! Вставай, чтоб ты подох! День уже! Давно на стройке надо быть! Только милиции нам не хватало! Бумаг-то как не было, так и нет!
Было очевидно, что на стройке сегодня Лёшке не бывать и нужно как-то дотащить его до табора и бросить там отсыпаться. Ругаясь страшными словами, Семён поволок друга прочь от шумных улиц.
Впереди уже мелькали таборные палатки. Дорога была пустынной, белой от зноя. И, чем ближе Семён подходил к знакомым шатрам, тем сильнее поднималось в нём беспокойство. Что-то, хоть убей, было не так в этом полуденном, душном безмолвии. Табор словно вымер. Между шатрами не возились старики, не играли у реки дети, не лаяли собаки. Тишина стояла мёртвая. Острый холодок зацарапал спину. Семён прибавил шагу.
– Дэвла, да что ж это… – оторопело пробормотал он, останавливаясь на обочине. Табор был совершенно пуст. Ни один человек не вышел им навстречу. Семён заглянул в свою палатку. Все подушки, все перины были на своих местах. Но зеркало Мери лежало разбитым, и потёртый половик был усеян серебристыми осколками. Машинально Семён сунул руку в мешок, где обычно жена прятала свои украшения. Знакомого тяжёлого узелка не было.
Он вылетел из палатки.
– Лёшка! Ты где?
Друг выглянул из своего шатра. Его перепуганная физиономия была почти трезвой.
– Никого… – шёпотом сказал он. – Всё лежит – а людей нет! Дэвлалэ, Сенька… Это что же?.. Где наши-то все?! Мулэ[82] их, что ли, увели?! Там, в овражке, кладбище брошенное… Говорил – нельзя тут вставать!
– Тьфу, дурак… – бессильно выругался Семён, оглядываясь по сторонам. – «Мулэ»… Живых бояться надо!
Они стояли вдвоём посреди вымершего табора, растерянно глядя то друг на друга, то на опустевшие палатки. Сверху палило белое июньское солнце. Стрекотали кузнечики. Самозабвенно, ликующе заливался в небе жаворонок. А потом Лёшка, схватившись за голову, рухнул на землю и тихо завыл сквозь стиснутые зубы. Семён, кинув на него яростный взгляд, быстрыми шагами пошёл за палатки.
Через минуту оттуда послышался крик:
– Морэ! Иди сюда! Вот тут они уходили! Сюда! Смотри!
Вдвоём цыгане побежали про притоптанной, измятой траве к дороге, ведущей к железнодорожным путям.
Полустанок был пуст. На косогоре, похожие на лохматые комки грязной шерсти, сидели таборные псы. Семён свистнул – и собаки, вскочив, с радостным лаем кинулись к нему, завертелись у ног. Он машинально погладил одну, другую, поднял глаза – и вздрогнул. В двух шагах, на рябине с едва завязавшимися, зелёными гроздьями ягод пламенел красный шёлковый платок Мери. Семён протянул руку, чтобы снять его – и не смог. К горлу подступил ком.
– Вот, значит, как… – испуганно бормотал рядом, переминаясь с ноги на ногу, Лёшка. – Заарестовали их всех… и увезли! Ночью, видать… Дэвлалэ… Дэвлушка, что ж делать-то теперь? Да как же так-то, морэ? Баб-то… детей… Да за что ж это?! Ведь работали мы!
– Замолчи, – хрипло сказал, не поднимая головы, Семён. – Замолчи, ради бога.
– Сенька! – Лёшка зажмурился. – Это ж… У меня же Аська там! И твои все…
– Только сейчас до тебя дошло, дурак?! – сорвавшись, заорал Семён. – Через тебя всё, сукин сын! Если бы не ты! Не морда твоя пьяная!.. Всю ночь на тебя, гада, убил, а тут… моих… без меня!!! Ей-богу, я тебя сейчас просто!..
Лёшка, зажмурившись, молча опустил голову. С огромным трудом взяв себя в руки, Семён отвернулся от него. С минуту думал, сжав кулаки и зло уставившись на рябину. Затем, не глядя на друга, вполголоса велел:
– Пошли к гаджам. Кто-то ведь здесь живёт, кто-то видел… Расспросим, узнаем.
– А… потом? – робко, не поднимая глаз, спросил Лёшка.
– А потом – за ними! По рельсам! Как придётся! Да уйди ж ты с дороги, сволочь! – Семён оттолкнул друга и быстро, почти бегом, зашагал к деревянным станционным домикам. Лёшка судорожно сглотнул – и, споткнувшись, бросился следом.