— Вздор, — сказал он. — Просто помешательство. Лённбум все же станет выпускником в шестнадцать лет. Попробуй-ка спокойно дать созреть своим научным склонностям, чтобы не пришлось в академии строить слишком уж глупые ослиные мосты[53].
На том все и кончилось. Он заявил, что сделает, по крайней мере, все от него зависящее, чтобы воспрепятствовать эдакому безумству.
Это живо напомнило преподанную мне однажды самым старшим братом житейскую мудрость, когда он счел мои литературные упражнения слишком утомительными для моего организма.
— Нет необходимости так спешить, — сказал он. — В могилу успеешь и без того.
Вторая проблема была совсем уж юмористического свойства.
Особое положение выпускника, знания и кое-какой пушок на подбородке сами по себе давали в восьмом классе сравнительно большую свободу. Но нам этого было, конечно, недостаточно.
Отвращение к школьным занятиям, и особенно к мучительно раннему вставанию по утрам, с годами возросло настолько, что нам пришлось составить точный график, кто и когда из-за вовремя приключившегося приступа болезни может пропустить школу.
Более чем четверть класса, то есть пятеро из примерно двух десятков, не могли отсутствовать. Иначе моя обязанность примуса — докладывать о них соответствующему учителю — стала бы слишком трудной.
Но при помощи этого распорядка все шло как по маслу. Количество отсутствующих не превышало нормы, и они могли спокойно нежиться в постели, в то время как остальные, кряхтя и пыхтя, спешили к молитве. Тут и случился тот несчастливый день, тот «dies irae»[54], который без доброжелательности Лектора мог стать в нашей жизни поворотным.
Мы жили вместе — два хороших приятеля, два классных «светоча», примус и секундус. Секундус, Вяйнё Топелиус, по кличке Бутылиус, был картинно красивый юноша и имел безоговорочный успех у женщин, а также склонность ко всякого рода штукам — прежде всего к электротехнике и естественным наукам. Была его очередь вставать и идти в школу. Я не мог удержаться, чтобы не подтрунить над ним.
— А ну-ка поторапливайся, — сказал я. — Давай-давай, шлепай по-хорошему! А не то получишь штрафные уроки за нерадивость или встанешь в угол с метлой в руке.
Он грустно зевал. Поскольку я не оставлял его ни на минуту в покое, он в конце концов вскочил, разъяренный, и бросился обратно в кровать, накрывшись с головой одеялом.
— Сам вставай! — фыркнул он. — Сам иди в школу! Я уж точно не пойду. Будь что будет, а я пролежу в кровати до полудня.
— Но это же против нашего договора! — сказал я, теперь уже в самом деле перепуганный. — Сейчас восемь часов. Ты еще успеешь на первый урок.
Нет ответа. Он притворно захрапел.
— Это уже черт знает что! — завопил я, вскакивая. — А если бы все делали так же? Тогда бы весь класс опустел! Ты что себе думаешь?
Нет ответа. Он молча злился.
— Вставай! — вскричал я почти умоляюще. Или ты желаешь, чтобы я пошел вместо тебя?
— Да делай что хочешь! — пропыхтел он из-под одеяла. — Я, по крайней мере, собираюсь спать. И тебе советую поступить так же — или хотя бы не орать, чтобы без толку не будить наших тетушек.
Дело в том, что мы жили у вдовы старого ректора госпожи Бергрут и ее сестры Ифигении, привычных к лицеистам и их обычаям; они ухаживали за нами с матерински нежной, но тем более непререкаемой властностью.
Слова товарища подали мне новую идею.
— Именно их я и собираюсь разбудить, — заявил я. — Вот увидишь, чью сторону они примут, когда услышат всю историю.
Мой товарищ по-прежнему изображал безграничную усталость. Очевидно, он был совершенно уверен, что я даже по требованию тетушек не донесу на него и не выдам нашего секрета.
По-плохому с ним было не сладить. Поэтому я решил испытать силу доброго слова и предложил:
— Давай сыграем в карты. Кто проиграет, тот и пойдет в школу.
В то же мгновение он сидел в кровати.
— Бери карты, — бросил он. — В кнорри[55]?
— Ну конечно, в кнорри, — отвечал я. — Только придется отложить половину колоды.
— Идет. Снимай!
Я снял.
— Сдавай и учись играть!
Я сдал, и мы принялись азартно шлепать картами. Вместо карточного стола использовали стул, стоявший в головах кровати моего товарища, для чего я снял со стула какой-то роман и стакан с водой. Сам я уселся рядом на собственном стуле, завернувшись в одеяло. Минуты летели. Часы показывали уже почти девять.
53
Ослиный мост (aasinsilta) — облегчающее решение какой- либо задачи; готовый ответ, подстрочник, адаптированный текст и т. д.